Страница 46 из 81
Он мысленно высказывал то, что имел против немцев. Они провели его, представ глубоким народом. Поначалу замечая, что что-то не так, он объяснял себе: они глубокий, но неловкий народ. Опыт между тем быстро накапливался, и стало понятно, до чего немцы грубо невежественны. Они оказались неспособны сопоставить свои ресурсы с силами и возможностями противника. У них достаточно удали – но какой, при внешней «основательности», переизбыток легкомыслия!
Может быть, ему не удаётся постичь, что в глубине их души таится болезненное тяготение к самоубийству?.. Не похоже: в эффектно-самоуверенных, общительных, часто добродушных немцах так и играет жизнелюбие.
Однако политику они ведут как самоубийцы. Горячка политического и национального честолюбия, косность, тяжеловесное самоупоение не дали им поддержать такие для них благоприятные ожидания русских, угнетённых коммунистами.
А отношение немцев к евреям?.. Как можно было недооценить то, что отмечал в прошлом веке зоркий философ Германии: мыслящие умы, составляя планы о будущности Европы, должны будут считаться с евреями и с русскими как с наиболее надёжными и вероятными факторами в великой игре и борьбе сил (21).
Потерять евреев – какое жалкое фиаско, какая позорная сдача всему самому мелкому, что, воссев на троне, пыжится и трубит о славе, дабы скрыть (в первую очередь, от себя!), как оно страждет недостающей ему силы. «Евреи же, без всякого сомнения, – самая сильная, самая цепкая, самая чистая раса из всего теперешнего населения Европы» (22) , – философ, надо полагать, знал, что говорил.
Работая с немцами, Лонгин видел, как оборачивалось к их вреду многое хорошее в них. Бодрость и самоуважение, вера во взаимность обязанностей побуждают их целиком отдавать время текущим делам, и они даже не пытаются урвать минуту и помыслить о том, что образцовое выполнение обязанностей не избавляет их от одной, которая всё более определяется: бездарно погибнуть.
…В оттепель пришло письмо от Ксении, в котором трогательный колокольчик и урчание львицы подгоняли масленицу. Между тем Красная Армия опять наступала, и масленица в Выходцах могла обернуться кумачом с пятиконечными звёздами.
От ужаса кромешной неясности уберегло отчасти сообщение отца Георгия, переданное с оказией: Усвяцовы безотлагательно возвращаются в Псков.
75
Лонгин ожидал их со дня на день. Восемнадцатого февраля в пять вечера, когда на его предприятии закончила работу дневная смена и он по делу поехал в городское управление, на Псков впервые совершили налёт советские самолёты. Шофёр остановил машину и две-три минуты лежал грудью на баранке – как видно, сам не зная, для чего.
Невдалеке стоял бывший дом Лапина (так называемая «Солодежня»), архитектурный памятник семнадцатого века. Одна из бомб, истомно проныв, люто рявкнула, ударившись о мощную каменную стену дома. Близкое небо рвали моторы, оглушая до писка в перепонках, и когда Лонгин добрался до битком набитого бомбоубежища, он отнюдь не ощутил себя в безопасности, ёжась от тряски земли. После налёта тишина казалась какой-то испуганно-ненадёжной.
В городском управлении почти все окна выдуло напрохват – первая же пущенная бомба умостилась во двор, второй разрыв убойно плеснул неподалёку. Лонгин отвёл взгляд от огромных алых пятен на снегу: служащие выходили из здания, когда налетели самолёты... Тела уже убрали.
В здании разносился прокуренный и словно скандалящий голос – какой-то русский начальник приказывал прекратить панику. Городской голова несколько дней как выехал в Ригу, сегодня от него поступило уведомление, что возвратиться нет возможности.
Налёты повторялись, и уж было не взглянуть на небо без ужаса. Наутро Лонгина вызвал военный комендант. Во дворе пошустревшие солдаты втаскивали на грузовики упакованные ящики. Комендант передал приказ срочно подготовить предприятие к эвакуации в Ригу...
По несколько раз на день Лонгин посылал человека в дом, где до отъезда жили Усвяцовы, и в Православную миссию: не вернулись? Среди ночи разбудил телефон: Олег Ретнёв приглашал приехать к нему.
Предприниматель нашёл начальника полиции, которого германское командование наградило орденами «За храбрость» I и II степеней с мечами, не в знакомом доме, а в строении вроде складской конторы. Гостю показалось: здесь пахнет, как в магазине скобяных товаров, – металлом, смазкой. Он не ошибался: в неприметном шкафчике было заперто смазанное приготовленное к бою оружие.
Начальник полиции вычерпывал ложкой из котелка холодный суп, доедая ломоть хлеба. Когда Лонгин уселся на обшарпанную табуретку, хозяин, знавший о помолвке, сказал:
- Имею данные об Усвяцовых. Выехали из Выходцов на Псков на телегах, со всем скарбом, но возчики их обманули, – не переставая энергично жевать, Ретнёв опустил глаза, – завезли к партизанам. Сейчас они у партизан.
Лонгин подался вперёд и застыл, сжимая пальцами край стола, ногти яростно скребнули краску, лицевые мускулы подёрнулись. Полицейский начальник, видимо, не ждал такой реакции.
- Воды вам? под рукой-то нет...
Гость мотнул головой, потёр ладонью лоб, глаза.
- Ну... что сказал?
- Воды хотите?
- Нет, об Усвяцовых.
Ретнёв, не изменив ни слов, ни тона, повторил известие. Лонгин, вскочив, резко наклонился к нему:
- Отбей её! Назови цену – я рассчитаюсь.
Хозяин указал ложкой на табуретку:
- Успокойтесь маленько.
Гость не садился, лихорадочно уговаривая:
- На это все мои деньги отдам… хочешь золото – обращу в золото.
Полицейский промолвил:
- Получу новые сведения – тут же их вам!
76
Спустя трое суток Ретнёв, придя на дом к фабриканту поздним вечером, сообщил, что партизаны передали Усвяцовых советским военным, которые вошли в деревню Серёдкино, семью держат там.
Хозяин поставил на стол два тонких чайных стакана, налил до краёв коньяком.
- Я пойду с тобой туда! Пойдёшь? – спросил шёпотом, словно простуженный.
«И дерут же тебе сердце кошки», – представил себя на его месте Ретнёв, не проживший ещё месяца с восемнадцатилетней женой, ради которой покинул прежнюю.
- Даю половину моего капитала – только вырви её из их лап! – моляще проговорил Лонгин, назвал цифру.
Двое сидели за столом друг перед другом, хозяин подливал гостю коньяку в стакан:
- У немцев ты столько не выслужишь. Это твой шанс!
Грандиозность суммы вдохновляла Олега, но он не верил, что с инженера не схлынет, что тот «не задаст рачьего хода». Так прямо и порушит свою карьеру из-за девчонки...
- Если и отобьём её, то вы учтите – может, придётся укрыться у кого-то на время. – Позволяя инженеру «тыкать», Олег, хотя он был на несколько лет старше, неизменно обращался к нему на «вы».
Лонгин отхлебнул коньяку из бутылки и припечатал её к столу до того крепко, что едва не расколол.
- Найдёшь, укрыться у кого?
Ретнёв равнодушно буркнул:
- За бесплатно не укроют.
- Заплачу – не обижу!
Полицейский начальник, подумав, заметил, как бы между прочим:
- Долгое укрывание не гарантирую. Докопается НКВД.
Лонгин в неукротимом душевном рывке к единственному выдохнул:
- На первое время укрой! А там – беру на себя...
Гость скупо придерживал ответ. Кумекал. По всему видать, Псков немцы не удержат, придётся уходить с ними. Работа для него ещё какое-то время будет, но в худших условиях: в чужих местах, без сети своих осведомителей. Самая пора искать, как вынырнуть из омута, – и тут золотишко ой как кстати!
Действительно, шанс. Чудо. И обстоятельства удачные. По согласованию с германским руководством (немцы никогда не исключали вероятность своего скорого возвращения), он оставил в тылу Красной Армии лучшую агентуру.
Помимо неё, осталось немало его сродников, тех, что помогали не явно и уповали ныне: авось, не заметёт советская метла. Все прочно к нему привязаны: кто получил от него за работу корову, кто – пару овечек, отрез сукна. Среди этих людей – бабы, шустрые старики, инвалиды и – дети. Чаще дети приносили для него сведения через линию фронта.