Страница 47 из 81
«На родине и каждая сорока для меня верещит», – Ретнёва уже проняло стремление к рискованной, но столь выгодной операции. У него вкус к отчаянному. Однако «да» он не сказал, попросив немного времени «побалакать с людьми».
А Лонгину виделась и виделась его Ксения – голенастая невыразимо милая, нежная девочка... Какой неизъяснимой мукой изводило его сознание, в чьих она руках. Скорее, скорее, через все преграды, – к ней!
Начальство ему доверяло: осталось незамеченным, что он ликвидировал банковский счёт и стал оформлять продажу предприятия датской фирме.
Ретнёв застал его на фабричном дворе кричащим: – Демонтировать змеевики и все медные части! – Шла погрузка на грузовики проданного имущества.
Лонгин едва не вцепился в пришельца:
- Что решил?
Тот был удручён тем, что приходилось сообщить:
- Имею сведения: девушка была ранена осколками в ноги. Фельдшер перевязал, и тут же их развели, привязали к концам коромысла и давай измываться. В сарае колхоза происходило.
Он умолк. Лонгин потребовал:
- Всё говори! Кого-то запомнили, кто измывался?
- Мне сказали: капитан. Он первый её... тут и солдаты. Скопом. Потом её убили. Приказали мужикам тело зарыть. Остальную семью увезли – скорее всего, в Ленинград.
У Лонгина обнажились белки над зрачками, искривился рот.
- Я их буду кусками резать!
77
По двору сновали занятые люди, ворочали и перетаскивали грузы: нигде не было местечка постоять. Он перешёл двор к месту, где громоздилась заготовленная тара, принялся ходить взад-вперёд, заглядывая в пустые ящики, постукивая кулаком по их стенкам: будто проверял надёжность. Ретнёву стало жалко его, и он не уходил.
- Ищете что-то? – спросил в мысли: ой, худое творится с инженером!
- Подойди-ка, – позвал тот.
Но и отсюда их потеснили: грузчикам понадобились ящики. Тогда Лонгин вошёл в проход меж рядами поставленных одна на другую бочек с эрзацбензином, зашагал дальше: Ретнёв следовал за ним. Лонгин, задевая плечами бочки, повернулся к спутнику лицом.
- Щёлк зажигалкой – и мы уже будем не мы, а центр рукотворного солнца!
Олег стоял как не слыша; не глядя на руки приятеля, готов был действовать молниеносно – рванись они к карману. Лонгин сказал с тихой яростью:
- Дай мне достать капитана! Налёт устрой! Раненых буду своей рукой добивать… – показал Ретнёву могучую руку.
- Выйдемте отсюда! – требовательно произнёс тот. – Одна бочка стронется: и все кувырком. Завалит нас.
Они возвратились на свободное пространство. Пристально следящий за инженером Ретнёв понял: тот не сыплет угрозами попусту, лишь бы отвести душу.
- Вы хотите операцию по уничтожению?
- Во что бы то ни стало! Пойдёшь – на прежних условиях?
78
К северо-востоку от Пскова, углубившись в лесной массив, ночью перешли линию фронта шестеро. Двигались сквозь дебри по рыхлому снегу, одежда на спинах напитывалась потом, а лица полизывал мороз.
Неясно белел месяц, впереди за деревьями различилось малозаметное возвышение. Снег лежал на нём, словно исполинский ломоть сала, из ломтя торчало что-то похожее на низко обломившийся древесный ствол: дымовая труба.
- Прибыли! – бросил Ретнёв, экономя дыхание.
Лонгин разглядывал возвышение: оно оказалось землянкой. Нижний край её крыши пришёлся чуть выше пояса. Стены были из брёвен, стоймя врытых в землю и точно сросшихся подтёсанными боками. Ход в землянку скрывал настил из ветвей, задержавший на себе снег.
Спускались чутко и бережно, луч фонарика загулял в утробе землянки. Чиркнув спичкой, взлелеяли пламя под дровами в открытом очаге: над ним нависало, напоминая огромный перевёрнутый таз, жестяное устье дымохода. Закрутевший вихревой жар так и заревел в нём.
Трещали пылающие смолистые сучья, оглушительно постреливали выкорчеванные ещё в прошлые года, порубленные пни. Бревенчатые стены, лоснясь сажей, замокрели от тепла. Люди стали раздеваться, чтобы просушить набрякшее потом бельё.
В группе были два парня из эстонского отделения полиции безопасности, которое немцы в своё время сочли нужным учредить в Острове близ Пскова. В отделении хорошо знали Ретнёва по нередко совместной работе, и он, со своей стороны, нашёл, кого позвать на операцию. Первым же, кому сказал о ней и кто без раздумий согласился, стал Степан Колохин, в последнее время грустивший из-за проигрываемой войны. О чём бы он ни упоминал – неизменно подпускал горечи. Сейчас, заглянув в известный ему выдолбленный в бревне тайник и найдя там не только патроны, но и курево, выразил радость тоном жалобного упрёка:
- Это кто ж удружил – покурить оставил?
Колохин был старшиной Красной Армии, кадровым военным. После ранения на финской войне приехал в отпуск к родителям, в село под Псковом. У них, помимо Степана, была дочь на выданье и ещё трое подрастающих детей. Семья перебивалась кое-как в неотвязной заботе добыть корм для поросёнка. На колхозном поле там, сям осталась под снегом невыкопанная кормовая свёкла. Степан в одну ночь накопал полмешка, в другую – мешок. Кто-то заприметил, донёс. Приглашённый хлебать за решёткой щи у кума, Колохин отдыхал под Гомелем – срок прервали немцы.
Вернувшись следом за ними домой, подался в Псков служить в полиции. Думал о помощи семье, но, конечно, побуждала идти и ненависть к злобной, скаредной советской власти. В полиции его неотразимо пленил Ретнёв – истый артельный старшой, умеющий жить гибкой твёрдостью и деловым умом. Тот, со своей стороны, оценил понятливость Колохина и приблизил его к себе.
Взяли с собой и третьего земляка, служившего в полиции: нагло задирающего смерть парня лет двадцати Швечикова: ловкого и развязного.
Лонгин расстелил поближе к огню нижнюю рубаху, и Швечиков, показывая на неё, заржал:
- Наберутся вши, ха-ха-ха! Испугаешься?
Лонгин словно не услышал. Он рассчитался заранее со всеми пятью: они теперь привязаны к нему лишь честным словом. Каждого ожидает оставленная где-то в Пскове доля: в царских золотых рублях, что ходят на чёрном рынке, в золотых вещицах и в рейхсмарках. Повезло бы вернуться. И лишь для него это малоподходяще: лишив немцев предприятия, он стал преступником.
При нём – значительная сумма фальшивыми советскими рублями: изготавливали их германские специалисты, и обнаружить подделку без квалифицированного исследования невозможно. То, ради чего он жил теперь, был миг отмщения.
Прогревшиеся недра землянки как бы расправились, воздух стал мыльным и липким; от просушиваемого белья поднималась терпкая испарина. В открытом очаге нагорел слой рдеющих углей, от сполохов огня по стенам вздрагивали блики.
Лонгин ненасытно, со странным приятным удивлением рассматривал нож, который, по его просьбе, дал ему Ретнёв: разноцветную наборную рукоятку, чуть-чуть завитые «усики». До чего ладно подходила руке финка! Как красиво воплотившееся в ней мастерство.
Лонгин лёг на посечённые еловые веточки, покрытые рядном, и забылся.
79
Мало-помалу сон истончался, пропуская неспешные рассудительные голоса. В разговоре проступали контуры операции, которой был одержим Лонгин. План был – «вытащить» капитана и его солдат из Серёдкино. Ночной тревогой: «Напали бандиты!» – вызвать их в деревню Нижнёвку. Там, куда они выедут из леса, на недлинном отрезке между луговиной и озером, должны лязгнуть капканы...
Быть тому или нет – над тем вольна душа местного народа. И Ретнёв споро тянул стёжки от сельца к сельцу – от чего подгребали в землянку знающие жители.
Лонгин разлепил веки: в огонь подкладывал сучья кто-то бородатый. Человек обратился к инженеру:
- Боле, боле их было, чем десяток, – чекистов. – И пояснил проснувшемуся: – Засаду мы тоже делали в двадцать первом году. Чекистов побольше десяти, а нас – пять. У нас – пулемёт «льюис», и четыре бомбы мы кинули. Побили их, земляк, слышь, как городки сшибают.
- Всех?
- Ну, какие и убегли...
Рядом с незнакомцем у очага сидел на корточках Швечиков.