Страница 45 из 81
Красноармеец Волобуев, единоличник, родственники которого были репрессированы Советской властью, перед строем заявил:
- У меня нет врагов. Стрелять мне не в кого. Если попадётся даже сам Гитлер – я всё равно стрелять не буду.
Красноармеец Половинкин произнёс своё:
- Присягу принимать не буду. Убивать гитлеровцев также не буду потому, что колхоз сделал меня пастухом.
Лонгин был поражён, воображение навязывало суровое зрелище. Стоят два безоружных человека, вокруг которых мечутся лютоглазые военные, а на расстоянии, когда всё видно и слышно, замерли нескончаемые ряды серых фигур.
Как просто могли поступить оба крестьянина: присягнуть, а потом перебежать к немцам. Но что-то не позволило им так сделать. Что? Они не чувствовали себя настолько слабыми, чтобы забыть о достоинстве. Власть унизила их там, где смогла, но могла она не везде и не всегда. И они открыто, при свидетелях, сказали ей об этом, отказавшись делать то, для чего ей понадобились.
В их ответе была безупречная красота чистого мужества. Кто обвинит их в его недостатке? или в хитрости?
Отец Георгий прервал молчание:
- Жив русский народ такими, кто правду отстоит правдой!
Лонгин неожиданно вставил:
- А вот бы и церковь соблюла правду – объявила их святыми, в Русской земле просиявшими! Ведь не объявит, а?
Священник побледнел, замкнулся. Крестясь, произнёс: упаси его Бог, червя ничтожного, касаться подобных тем.
Лонгин долго не мог побороть волнение. Когда прощался с Ксенией, она шепнула:
- Ты всё о них думаешь?
Кивнул. Образы двоих крестьян уже никогда не оставят его, поселив в нём привычку нет-нет да и вглядеться в попавшееся тут или там лицо – такое уж простое, каким оно кажется?
Его крутило в деловой сутолоке, он добивался большей отдачи от предприятия и в мелькании дней, спозаранок выйдя из квартиры, столкнулся на лестнице с прибежавшей Ксенией:
- Папу посылают в село! Мы уезжаем.
73
На плечи Усвяцовых легли хлопоты: перебираться из Пскова в направлении фронта, в село Выходцы. В советское время его переименовывали в колхоз «Ленинский путь». В селе стоял каменный храм святого Пантелеймона Исцелителя, коммунисты превратили его в хранилище кормов для скота. В начале войны о Выходцах разнеслась радостная слава. Когда, по распоряжению немцев, храм был открыт, на торжественное богослужение прибыл германский генерал со своим окружением – поклонился русскому Богу.
Было в наивно-лучезарную пору, когда колхозники с бережной жадностью читали листовки с портретом Гитлера-освободителя, когда сами собой возникали благие для немцев народные инициативы. В те дни в лесах скрывались крупные группировки советских окруженцев, и жители некоторых деревень, где ночевали беспечные ещё немцы, ставили караулы – предупредить, если окруженцы приблизятся.
Увы, негибкая оккупационная власть часто делала то, чего вожделел Сталин: отталкивала русских. Но восторг по поводу события в Выходцах жил.
Село не бедствовало, храм полнился верующими. Служил в нём престарелый священник, который при Советах получил нефрит почек в лагере на торфоразработках. Осенью сорок третьего он умер, на его место Православная миссия направила отца Георгия.
Расхворалась его младшая дочь, сын Илья, слабый здоровьем, жаловался на боль в горле, но священник не отложил отъезд: как бы не подумали, что его смущает приближение Красной Армии.
Лонгин и Ксения попросили срочно их обвенчать. Он смиренно потупил взгляд:
- Разве не вдоволь забот с отъездом, с болезнью детей? Зачем зряшно суетиться? Это грешно. Приведёт Бог – сочетаетесь в Выходцах.
Лонгин уговаривал Ксению остаться с ним в Пскове, но она не могла бросить мать с больными детьми. В распутицу, в неприютный, с первыми белыми мухами день отправились на подводах.
Когда жених выбрался в Выходцы, длился пост: свадеб не играют. Отец Георгий благодушно рассудил:
- Видите, всё к тому, что ко вреду спешка, а не к пользе. Значит, сыграем свадьбу на масленицу. Вот и Ксении будет восемнадцать лет.
Жених, сидя рядом с невестой и чувствуя, как ей хочется к нему прижаться, озирался в освещённой керосиновой лампой комнате дома, досаждавшего влюблённым теснотой.
Они отправились прогуляться по молодому холодку ещё неустоявшейся зимы. Миновали околицу с кривой городьбой заснеженной поскотины, когда близкий лес загудел от ветра. Ветер расходился, всё гуще сыпали мелкие снежинки, их струйки в неплотной темноте стекали по стволам старых сосен и елей.
Лонгина проняло наплывом клокочущего подъёма, будто он осушил залпом большой стакан горячего, сдобренного ромом портвейна с пряностями.
- Кого я люблю, я особенно люблю зимой, когда в спальне слышна вьюга! – он поцеловал Ксению в губы.
- Поэтичный экспромт! – Ксения порывисто нахлобучила ему шапку на самые глаза.
- Я цитирую философа, который говорит, как важен холод для жизненной борьбы и радостей. Философия очень мне помогает, – и Лонгин доверил девушке осмысленное в последнее время.
Немцы оказались слишком самонадеянными задаваками: они поставили себя так, что им не выдержать. Воюй они с СССР один на один – не было бы вопроса. Советы пали бы хотя б уже потому, что нечем бы стало кормиться: население и до войны перебивалось на карточках, простого хлеба и того не ело досыта. Но Америка – даже если не считать вооружение и технические материалы – спасла Советы продовольствием, и время явно работает против Германии. Когда Великобритания и Штаты даванут на неё и всей своей военной мощью – неминуем капут.
- И тогда возрождение России… – начала было Ксения.
- В России ничего хорошего не будет. Мы уплывём в Гренландию!
- В Гренландию?.. – едва ли не беззвучно повторила девушка.
- На блаженный ледяной остров – владения датских королей! – Лонгин рассказал, что не раз пил пиво с работавшими в Пскове электротехниками-датчанами, был накоротке с представителями датских фирм. Как он понял, у малочисленных немцев в занятой ими Дании далеко не до всего доходили руки. Там вполне можно подготовиться и в подходящий момент отбыть за океан. Средства у него имеются, и он их умножит, ликвидировав дело.
В холодной Гренландии для оружия и всевозможных механизмов годится только особая, морозостойкая смазка. Те, кто её поставляет, за товар берут дорого. Лонгин создаст предприятие, которое станет обычные смазочные масла превращать в морозостойкие: они окажутся дешевле привозных – дело пойдёт.
У Ксении распахнулись глаза, она воскликнула с болезненной ноткой:
- А освобождение России? А... а мама и папа?..
Лонгин, растроганный, заверил: мама и папа будут с ними – они откроют православную миссию для духовного окормления гренландских эскимосов.
- Ну, а относительно освобождения России, – сказал он с грустью, – если явятся надежды и возможности – мы не уедем ни в коем случае!
- Они явятся! – девушка упрямо топнула сильной ногой по пухлому сыроватому снегу и закончила шёпотом: – Я верю...
Он крепко обхватил её, шепча интимно-щекочущие прозвища. Она проговорила томным голоском:
- В Гренландии ведь одни льды и камни...
- Не только! На южном побережье распространено берёзовое криволесье. Сколько там водится симпатичных пушистых зверьков – леммингов! А мускусные быки или овцебыки. Нигде больше в мире нет их – а одни названия чего стоят!
Пора было возвращаться. Они шли и то и дело стряхивали друг с друга липкие снежные хлопья.
74
Он уезжал из Выходцов в ноющем недоверии к завтра. По последним сводкам, наползавший фронт приостановился. Отец Георгий, прощаясь, произносил – они не мешкая отъедут в Псков, лишь только немцы начнут отступать. Лонгина, однако, не отпускала «ломота души». Ехала бы с ним Ксения!..
Но опережать свадьбу? Он уступил семейной стойкости: свершить всё отменно и чинно, «как Бог велит».
Машина тяжеловато шла по безобразной, в обрыхлевшем снегу дороге, осмотрительно-занятой шофёр напряжённо сжимал баранку, давил на педали – пассажир на заднем сиденье отдался сбивчивому ритму и налегавшему утомлению езды.