Грация и Абсолют

Поговорив в таком духе чуть больше получаса, генерал пленил слушателей. Василий Иванович С., сидевший рядом с Лонгином, прошептал:

- Видел я начальников – ни у кого не было такого дара задушевности! Чтобы человек эдакой цены и не взял эту роль?!

Лонгин попросил Василия Ивановича сказать Власову, чтобы тот не вздумал отказаться от приглашения поужинать. Городской голова, слушая просьбу, приподнял брови, показав, что понимает её важность, и прошептал с видом, будто обещает что-то рискованное:

- Для вас чего не сделаю… только бы вы не забывали.

Когда генерала обступили русские, молодой человек с несколькими немцами стоял рядом и увидел, как городской голова, приглушённо говоря что-то, указал на него гостю. Тот подошёл, ответил на приглашение улыбкой удовольствия:

- Истосковался я по русскому быту.

- А мне хотелось бы послушать вас наедине… – проговорил с ноткой лести Лонгин.

- Три человека, маленькие чины, от меня ни на шаг не отходят, – сказал, посмеиваясь, генерал, – но если их можно будет поместить через комнату от нашей, мы с вами потолкуем без чужих ушей.

67

Из городского управления он поехал в лагерь военнопленных, побывал на предприятии Лонгина, сопровождаемый хозяином, после чего переступил порог его квартиры.

- У нас с вами дела да дела, а людям надо поесть, – Власов словно бы сделал внушение молодому человеку, тот шутливо-церемонно поклонился и пригласил троих приехавших с генералом в столовую, самого же его повёл в свой кабинет.

Ужин был приготовлен на славу, но генерал покачал головой:

- Не соблазняйте! Дайте чисто русской жизнью пожить… сейчас великий пост.

Лонгин развёл руками: «дело-де ваше» и с ехидством ожидал, как поведёт себя Андрей Андреевич, который кинул взгляд на водку в хрустальном графине с льдисто блестевшими гранями, с высоким горлом:

- А от мамочки всё-таки не откажусь!

Хозяин не сдержал смешка, и гость промолвил с ноткой виноватости, как бы распахивая душу:

- В своё время я учился в семинарии, а там, сказать вам, царило... словом, я усвоил разницу между внешней формой и тем, что под нею. Я был не лучше других, и ныне совестно вспоминать о многом... Почему? Потому что жизненный опыт непререкаем: жить без веры нельзя!

Лонгин, который жил своей собственной верой, не знающей постов, заметил, когда стопки были осушены: «Вот уже и проехали первый тост!»

Андрей Андреевич хрустко разжевал солёный груздь, извлёк из нагрудного кармашка мундштук: вещица была скрупулёзно сработана из цветной пластмассы.

- Подарок, который изготовил для меня пленный боец, – проговорил веско, вставил в мундштук папиросу. – Красноармеец, запертый в лагере, искал и подбирал материалы, вытачивал и отшлифовывал каждое колечко. Какое чувство вкладывал он в свой труд? Надежду, что сможет вернуться на родину не с клеймом труса и его после немецкого концлагеря не засадят в сталинский. Я стараюсь, чтобы надежда сотен тысяч таких, как он, сбылась.

Лонгин оценил аргумент на «отлично». Генерал изучающе смотрел на него сквозь очки.

- Итак вы с немалым успехом работаете на немцев? – произнёс с подковырочкой.

«Теперь меня щёлкают по носу как не имеющего подобного аргумента», – сказал себе молодой человек. Он хотел быть проще. Собрался поведать, что верит в свою звезду, и коли она ему осветила его пути в месте, где до немцев был всего шаг, он просто пошёл за звездой. С приятной учтивостью начал:

- Видите ли, я не торопился к немцам, но после того как отнеслись ко мне наши… – и вдруг смутился, замолчал.

- Я вас прекрасно понимаю, – Власов щёлкнул зажигалкой, поднёс огонёк к папиросе и закурил. – Вы думали об одном: чтобы наши не погнали вас под пули. А перейдя к немцам, вы увидели, что им нужны ваши услуги. Тут уж будь не промах.

Лонгин с тоскливой скукой подумал: «А у тебя, разумеется, было не так».

- Не нужно обижаться, – Власов затянулся, сосредоточенно-плавно выдохнул дым и разогнал его рукой. – Я не сказал, что вы лишены того, ради чего сделают вот это… – держа мундштук большим и средним пальцами, он пристукнул по нему указательным. – Я не думаю, что, несмотря на вашу молодость, вы не чувствовали антинародность сталинского режима, – добавив эту мысль, он начал рассказывать, как по намёкам, по оброненным словам улавливал: многие командиры высокого ранга были готовы бороться против Сталина. Страдания народа, в особенности крестьянства, не могли не открыть глаза.

- Но в то время нельзя было делать решительных шагов, – кратко подытожил он, вздохнув.

Лонгин не удержался:

- Почему же?

- Дорогой мой Лонгин Антонович, – доверительно промолвил Власов, – отвечаю вам! Вы не хуже, чем я, понимаете, что политика Сталина и его клики псевдонациональна, их патриотизм – поддельный. И, однако, нас считают изменниками! – он, негодуя, взмахнул рукой и взял рюмку. – А я считаю изменниками тех, кто не воюет против Сталина!

Они обменялись взглядами и выпили.

- Вот вам моя идейно-политическая позиция! – не без важности произнёс Андрей Андреевич.

«Да, но где же ответ на мой вопрос?» – сказал себе Лонгин.

- Против Сталина уже воюют сотни тысяч русских, – напомнил он, имея в виду не только роты и батальоны из вчерашних красноармейцев, но и то, что какое-то их количество имелось почти в каждом германском полку.

Глаза гостя за стёклами очков похолодели:

- Это наёмники, состоящие на германской службе!

Лонгин несколько озадачился:

- Меня восхитило, когда я узнал, что мобилизованные германские солдаты получают жалование. Чего же плохого в том, что его получают и русские в германской форме?

- Германские солдаты выполняют свой долг, воюя за Германию! – разделяя слова, произнёс повышенным тоном Власов. – Как можно не видеть разницу?

Гость и хозяин сидели друг против друга за накрытым столом, думая, о чём у них спор.

- Вы говорили, – промолвил с видом истой любезности хозяин, – что вы сами и многие военные понимали антинародность режима, сочувствовали разорённому и угнетённому крестьянству... Немудрено, что и другие понимали и потому пошли воевать. Так почему они – наёмники?

- Перестаньте! – раздражённо бросил Власов. – Вы прекрасно понимаете. Для человека – родина, государство, законы есть данность! Если каждый станет определять, каков режим и нужно ли выполнять долг, всегда найдётся предлог уклониться от долга... У этого увели корову, у того раскулачили родню, у третьего... словом, будет дурно пахнущая отсебятина, сведение счётов.

- Но это же так естественно, – заметил Лонгин непроницаемо.

- Это естественно, как естественны пороки, себялюбие и всё доморощенное. – Андрей Андреевич выпил, закусил и воодушевлённо продолжил: – Военный, да и гражданин вообще – это, прежде всего, обязанности. Нарушить присягу можно только ради более или менее признанных принципов.

«Более или менее… вы очаровательны!» – мысленно воскликнул Лонгин.

Власов поделился:

- Даже немцы, когда я им рассказывал, что творил со своими Сталин, называли это преступлениями и не сомневались – с ним надо бороться.

- А с Гитлером? – ввернул молодой человек. – Вы их не спрашивали?

- А вы? – и Власов с заразительным добродушием расхохотался.

Лонгин, которому ничего не оставалось, как хохотать вместе с ним, наконец кашлянул и сообщил, что читал листовки с обращением генерала к Красной Армии: Сталин, его присные осуждались резко, доходчиво.

Власов кивнул.

- Но призыва переходить на сторону неприятеля там не было! – сказал он довольно.

- Действительно, не было, – вспомнил молодой человек и полюбопытствовал: – Почему? Вы посчитали, что не откликнутся?

- То есть как? – обиделся генерал. – Откликнулись уже и на такое воззвание, без призыва! Число перебежчиков выросло. Оно увеличивается – это вам немцы подтвердят. Но надо оставить на дальнейшее...

Лонгин, как бы в усилии понять, неопределённо хмыкнул. Власов стал разъяснять: