Страница 40 из 81
- От меня не уйти… не-е-т!
Кусал ей плечо и меж лопаток, дёргал за волосы, нашёл руками её ноги и потянул в стороны, телом придавливая лежащую ничком:
- Распну-у-у!
Она закинула руку на его ягодицу, щипала – и он приподнял пах. Тут же она подняла попку:
- Глубжей!!!
Он всадил… Это был пролог, за которым последовали свои ходы и приёмы.
65
Ему стало невмоготу: то работа, то отдых взахлёб – а уже более трёх недель он не видел Ксению. Выкроил время, пошёл к Усвяцовым.
Татьяна Федосеевна выгоняла полотенцем мух в распахнутое окно и словно попросила у Лонгина снисхождения к немалой вине:
- Уф-ф, пекло-то, пекло какое!
Он совал горстями конфеты в карманы младших в семье: школьника Ильи и Ани лет четырёх.
Из устроенной в большой комнате молельной каморки вышел отец Георгий, он изнемог от жары, не решаясь снять глухой шерстяной подрясник. Промокнул лицо платком, указал на насупленного Илью:
- Спрашивает меня на днях: правда, что католические попы приказывали живых русских младенцев в костры кидать? Я ужаснулся: откуда ты взял эту клевету? Да, мол, мальчик здешний, со мной вместе учится, рассказывал: до войны про это в кино показывали...
Отец Георгий передал эпизод из кинокартины «Александр Невский», когда карикатурный посланник папы римского подал знак, и тевтонские рыцари с людоедской торжественностью подняли плачущих русских младенцев над костром, картинно уронили их в пламя.
- Веди, говорю моему, к мальчику! Приходим – и тот мне всё подтверждает про кино. А у нас – вот ведь привелось! – как раз загвоздка с тевтонами.
В Риге печатается литература для русских школ – учебники, составленные по дооктябрьским образцам. Партия учебников поступила в Православную миссию – и надзирающие за нею немцы поторопились прочесть о победе, одержанной Александром Невским над тевтонскими рыцарями. Не будет ли её описание воспитывать русский национализм, направленный против Германии?
Текст в учебнике сравнили с тем, что рассказал о кинокартине мальчик, которого скрупулёзно расспрашивали через переводчика. В итоге зондерфюрер объявил: рижские учебники нужны! В них нет вранья, и рыцарей там не мажут грязью.
Отец Георгий с приподнятостью заключил:
- Как привело-то к тому, что наша взяла!
Лонгин поддакнул, горячо ожидая, когда войдёт Ксения. Знал – прихорашивается, услышав о его приходе. Он представил, с какой задорной живостью она войдёт, – и она ворвалась в комнату, напуская на себя озабоченность, как если бы искала какую-то нужную ей вещь.
Они обменялись лаконичным «здравствуйте».
На Ксении – молочное в голубую клетку платьице, на стройной, по-детски тонкой шее – янтарные бусы: «заметил, нет?» – сверкнул её взгляд. Красивые волосы заплетены в две густые тяжёлые косы, оставляя на виду розоватые наивные мочки ушей.
Она старательно показывала ему: его визит – не такой уж и праздник. С занятым видом помогала матери, носила из кладовки соления. А для него наслаждение почти плотское – следить, как она ступает, поворачивается, склоняет голову, поднимает руку... Столь благородными кажутся все её движения.
Наконец, не утерпев, она бросила ему вполоборота:
- Ах, да! Я не забыла пароль, который вы с прошлого раза оставили.
- А ну-ка...
- «Рось»! Погодите! – требовательно топнула ножкой. – Я хочу сама и отзыв назвать. «Порыв»! А позапрошлые я тоже помню. Пароль: «Витязь»! Отзыв: «Дерзость»!
У них такая игра: уходя, он оставляет ей пароль и отзыв, чтобы проверить в следующий приход. Когда она назовёт их определённое число (оно известно лишь ему), они перейдут ко второму этапу: связи через «соколиное гнездо». Устроят потайной «почтовый ящик», куда будут класть записки друг для друга.
Делая вид, что у них роман в письмах, они на самом деле готовят освобождение России. Или делая вид, что готовят, поглощены романом?
Сели за стол, священник рассказал: в церкви подошедший к нему мужчина жаловался, что от немцев мало милости и кое-кто из деревенских подался в партизаны. Идут разговоры: они-де за правое дело бьются, а кто немцам служит – предатель. Верующего мучило: я служу, охраняю железную дорогу и на зарплату семью кормлю. Предатель я?
Отец Георгий поднял чашку с чаем и опять поставил на блюдце.
- Я стою и думаю, как ему полнее объяснить... Думать надо о Боге, говорю я ему. Священники у партизан есть? «Да что вы, батюшка?!» А крестики нательные они носят, молитвы читают, Евангелие признают? «Нет!» А вы? Я, говорит, ношу и молитву читаю два раза в день. Ну, говорю, и далее держитесь Бога – и не будете предателем. А он мне: немцам дорогу охранять – в своих, в русских партизан стрелять? Я на это: убивать – грех, но вы – на войне. Так и делайте, что положено. Кайтесь, молитесь чаще. А что они – свои... как же своими могут быть безбожники, что дерутся за безбожное дело?
Ксения метнула сверкнувшими глазами на отца:
- Разве этого ждал от тебя человек? Ты думаешь, он на немцев не нагляделся? А ты, получилось, ответил, что они – борцы с безбожниками!
Отец не без строгости охладил:
- Потише! Приструним себя. – Поднял руку, призывая к молчанию, выдержал паузу. – Эти бури и в моей груди бушевали. Утихли – благодаря молитве и Провидению.
Он стал наставлять: один у нас враг: и у немцев, и у русских – враг рода человеческого. Ловко умеет играть на самом бережном в человеке, в правду-истину рядиться. Вот о чём не след забывать, когда, например, услышишь в устах коммуниста выражение «святое чувство Родины». Что для них свято – всё святое изгадивших? Однако многие слушались их и приумножали мерзость.
- Потому к ним относится сказанное в Книге пророка Иеремии… – попросил Ксению подать Библию, нашёл страницу, прочитал, как часть народа Израилева и его цари отступились от Бога, насаждая идолопоклонство и творя зло, и тогда Иерусалим был осаждён иноземцами. Господь послал к израильтянам пророка, дабы тот передал им: «Кто выйдет и предастся Халдеям, осаждающим вас, тот будет жив, и душа его будет ему вместо добычи».
- Предастся Халдеям, – повторил священник, – то есть врагам-иноземцам. Можно ли такого человека предателем назвать?
- Мне надо одной побыть, подумать, – произнесла, покраснев, взволнованная Ксения.
Пошла в свою комнату, отец проводил напутствием:
- Это место в Книге пророка Иеремии прочти тридцать три раза.
66
Во второй половине апреля сорок третьего года Псков принимал Андрея Власова (19). Эта фигура была крайне интересна для Лонгина, которому не терпелось узнать, правильно ли он понимает, почему советский генерал-лейтенант стал сотрудничать с немцами.
Гость оказался необыкновенно высок, выше отнюдь немаленького фабриканта, которого представили ему в городском управлении в числе местных первых лиц. Костюм на Власове шился не на него, и это при очках с толстыми стёклами придавало его облику что-то добродушно неуклюжее.
- Я хоть и военный, но не хочу, чтобы передо мной стояли строем, – пригласил он улыбнуться собравшихся в зале, и некоторое напряжение, каким попахивало перед встречей, рассеялось. – Сядьте все, пожалуйста, а я постою, – добавил он кротко, вызвав у Лонгина впечатление: добрый чудаковатый Андрей Андреевич – разве же не желанный гость в любой компании?
Но тут как бы по обязанности показывая суровость или, скорее, то, что даётся она ему непросто, Власов произнёс раздельно:
– От-вет-ствен-ность! Тот зовущий долг… – он замолчал и после паузы промолвил смягчённо, с отмеренной долей торжественности: – Я говорю о Русском Освободительном Движении… – стоя под острыми любопытными взглядами, нестарый ещё человек словно бы скромно потупился и совсем уже мягко поделился: – Движение возложило на меня непосильную, может быть, ответственность – выступать от его имени, ратовать за святую борьбу, за то, чтобы чистые руки принимали заветы, дошедшие до нас от Александра Невского и Димитрия Донского...