Страница 38 из 81
Девушки опустили на пол подругу, глаза у которой остановились. Пуля попала ей снизу в челюсть и застряла в черепе. Подошёл Лонгин, громко крикнув, чтобы принесли носилки. Он не мог избавиться от давящего: рядом ходят сообщники пойманного, ждут своего мига выстрелить. Распорядился, чтобы к столовой подогнали грузовик, в его кузов втащили наспех перевязанного партизана, подле поместились агенты Ретнёва, избегнувший кары хозяин предприятия сел в кабину с шофёром.
В полиции Лонгин заговорил с дежурным на правах уважаемой персоны. Полицейский носил нарукавную повязку с надписью Polizei (Полиция), которую русские люди относили не к ведомству, а к конкретному служащему. Таким образом, русский язык обогатился понятием, вызывающим выразительное представление о «полицае» как носителе самых мерзких пороков, хотя по этой части пресловутые «полицаи» вряд ли дотягивали до работников НКВД.
От дежурного Лонгин услышал, что Ретнёв «занят невпродых». Тут же в коридоре показался и сам начальник полиции: оторвавшись от допроса одних арестованных, он торопился взглянуть на нового. Отведя спасённого фабриканта в сторону, сказал, что пойманы связные, помогавшие боевикам просачиваться из леса в город.
Вскоре Лонгину стало известно: добытые сведения о партизанах были представлены самому фельдмаршалу фон Кюхлеру. Тот приказал отвлечь на уничтожение отряда две роты, которые перебрасывались на фронт через Псков, их усилили семью пулемётами сверх комплекта, а также лёгкой артбатареей и пятью миномётами калибра 50 мм.
62
Партизаны, лишь только узнав, что их люди пойманы, покинули основную базу. Но Ретнёв был осведомлён о предполагаемых путях их отхода, послал по ним группы лазутчиков, и настигнутый отряд был атакован соединёнными силами полиции и немцев.
Победу одержали полную, лишь часть партизан смогла уйти, и тут победители, как обычно и случалось, стали загонять себя в кровавую трясину, вместо того чтобы шествовать по большаку. Фон Кюхлер в своих приказах требовал делать различие между жителями, принявшими германскую власть, и теми, кто помогал партизанам, – только таких следовало беспощадно карать. Исполнители приказов, однако, не умели углубляться в разбирательства и, карая огнём, его раздували, а не пригашивали. Оттого всё больше крестьян, желавших партизанам погибели, начинало от отсутствия выхода помогать им убивать немцев.
У Лонгина сжималась душа. Германия размахивала кнутом, упуская из виду пряник: причём не из жадности, а от тупости. И ведь так недавно её дети представали перед ним воплощением «военной культуры», полусолдатами-полуспортсменами, которые с презрением крушат сталинский режим террора.
Да, он любил их внешность, слаженность действий, его восхищали их бронетранспортёры разведки, их самоходные штурмовые орудия, их восьмиколёсные броневики, приспособленные для движения по пересечённой местности, которые нередко застигали врасплох партизан на их лежбищах.
А ручные пулемёты MG-42, которые, при весе всего двенадцать килограммов, дают две с половиной тысячи выстрелов в минуту? Советские дегтяри производят в минуту только шестьсот выстрелов. Немецкие пулемёты обеспечиваются запасными стволами, чтобы заменять те, которые перегрелись от стрельбы. Пулемётчикам выдают асбестовые перчатки.
Всё предусмотрено у немцев с их пунктуальностью, с их горделивой осанкой, повелительной законченностью жестов. Безусловно, импонировало Лонгину, что солдаты получают зарплату. А как подкупало то, что одну и ту же, от одних и тех же поваров еду – гороховый суп с ветчиной или горячие сосиски – едят и солдаты и полковник.
Оказывалось, за всем этим стоит грубая сила примитивных захватчиков, неспособных ни дирижировать плёткой, ни обращать её в смычок. Захватчики уморили массу пленных, хотя по множеству примеров могли судить, какую пользу те готовы были принести. Вдали от полей сражений мерзкие команды занимаются тем, о чём можно услышать липкую фразу «евреи поголовно вывозятся в неизвестном направлении».
Лонгину хотелось знать мысли благоразумного немца об истреблении евреев – в беседах с Найзелем он осторожно касался этого. Густав Александрович, при его доверии к молодому человеку, опасался открыть своё отношение к антисемитизму нацистов. Видимо, решив не погружаться в тему, он однажды всё-таки не удержался, заговорив о прошлом. Приятели, как раз приближалась годовщина их знакомства, пили чай в квартире Найзеля. Тот сказал:
- В ту войну было наоборот. В армии знали: и царь, и тогдашний Верховный главнокомандующий – ярые юдофобы. В прифронтовой полосе евреев из местных жителей часто обвиняли в шпионаже и вешали. Солдаты учиняли погромы. Мне говорили, как группа солдат насиловала еврейскую девочку – офицеры не вмешивались. Это стало зловещей русской традицией.
Он вспомнил погромы в царской России, когда беременных евреек забивали ногами, затаптывали, младенцам разбивали головы о печной угол.
- Я читал в газете: еврейка бросилась к офицеру, проезжавшему верхом по улице, умоляла его остановить погром и спасти её детей… Он даже лошадь не придержал.
По наблюдениям Найзеля, во время войны верхи более и более разжигали антисемитизм. Он привёл факт из книги Михаила Лемке «250 дней в царской ставке 1914–1915». Какой-то бдительный администратор донёс министру внутренних дел, что военная власть выселяет евреев из Галиции внутрь России. Министр, которого не требовалось настраивать против евреев, забил тревогу, и в результате явился на свет приказ Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича по III армии от 30 марта 1915 г.
Найзель зачитал приведённый в книге текст: «Принимая во внимание, что у нас в России евреев и так слишком много, прилив их к нам еще из Галиции не может быть допущен. А потому Верховный главн. повелел при занятии войсками новых местностей всех евреев собирать и гнать вперед за неприятельскими войсками, а в местностях, уже занятых нами, расположенных в тылу войск, отбирать из наиболее состоятельных, имеющих среди населения значение и влияние евреев, заложников, которых и выселять в Россию в район оседлости, но под стражу, т.е. в тюрьму, а имущество их секвестровать» (17).
Густав Александрович не сомневался, что хотя немало русских военных было против подобного, антисемитизм верхов значительно уменьшал симпатии других народов, хотя бы американцев, к России. Главное же – главы Германской и Австро-Венгерской империй не замедлили протянуть евреям руку помощи.
- Я сам читал листовки, в которых говорилось, что в Германии создан «Комитет освобождения евреев России». Командование армий, германской и австрийской, призывало русских евреев к вооружённой борьбе против «москалей». Евреям давались те же гражданские права, что и всем, право свободно селиться на территории, которую займут Германия, Австро-Венгрия. Я никогда не забуду обращение немцев и австрийцев к евреям России: «Свобода идёт к вам из Европы!» (18).
Лонгина взволновало открытие. Он силился представить появление этой листовки сегодня, поражаясь, что Германия в столь короткий срок могла так изменить свою политику.
- Какого ляда Рок играет в такие перемены?
- Я могу только сказать, – промолвил Густав Александрович, – что царская власть впала в соблазн и работала против себя, преследуя евреев. – В какой же соблазн впали… – он молча, глазами передал мысль молодому человеку.
63
В ранний солнечный час на лесной прогалине заработали моторы, проглатывая эрзацгорючее, произведённое на фабрике Лонгина. Он и его люди отвечали на вопросы гостей. Это был не первый приём военными его продукции, и, как и прежде, заказчики оказались удовлетворены, принялись фотографироваться с молодым фабрикантом. Душок сгоревшего топлива растворялся в жарком уже и теперь воздухе, и Лонгин предложил съездить искупаться к излучине реки Великой, где берег был песчаным.
Сбросив одежду, молодой человек кинулся в реку. Офицеры не были столь разгорячёнными, но он, плавая то на спине, то сажёнками, фыркал и хохотал до того заразительно, что и они вскоре предались усладе купания.