Страница 36 из 81
Лонгин горячо прошептал, что всё это ему в высшей степени интересно, и он хотел бы с нею дружить. Так и шепнул: «дружить...»
- А вы... хотели бы?
Ксения подняла глаза и спокойно, без тени кокетства, произнесла:
- Да.
Потом с нею танцевал Олег Ретнёв, за ним – переводчик коменданта, другие мужчины. Выпивший лишку Лонгин ревновал её даже к Василию Ивановичу, который пригласил девушку со словами:
- Уж уважьте старика, я не запыхаюсь.
Когда настала пора расходиться, Найзель уговорил её сыграть напоследок. Она заиграла что-то чарующе-плавное – Лонгин ел её глазами, облокотясь на рояль.
58
Спустя пару дней вечером он заглянул к Усвяцовым и пригласил Ксению на прогулку. Под их ногами хрустел снег, воздух был сух и разрежен от мороза, над трубами лёгкие дымные столбики вытянулись в небо. Солнце ещё не закатилось, крест над церковью посверкивал золотом, купол скрывали леса: велись реставрационные работы. Двери храма были открыты, шла служба. Ксения набожно перекрестилась. Лонгин, собранно-степенный в эти мгновения, последовал её примеру. Она вдруг произнесла:
- Почему вы ничего не сказали, когда немец расхваливал немку, русскую царицу, за то, что она больше всего заботилась о немцах?
Он, подумав, ласково-спокойно ответил:
- А что тут возразишь? Уже то хорошо, что немцы, стараясь для себя, и о нас не забывают. Эту церковь они открыли (14). При Советах, знаете, что тут было? Контора по приёму утильсырья, склад.
Лонгин окинул девушку взглядом:
- На вас хорошенькая шапочка, перчатки тоже вязаные. Козий пух? Купили на здешнем рынке – понятно. А при Советах – если б кто-то из купленной им шерсти связал такие шапочку и перчатки и рискнул вынести на рынок – попал бы в тюрьму.
Ксения сосредоточенно сунула носок сапожка в сугроб, словно делая что-то очень нужное:
- За всё это мы должны немцев благодарить? – спросила с напором.
Он рассмеялся:
- Ну, не ругать же...
Она вдруг понеслась от него – длинноногая, спортивная – свернула с расчищенного тротуара в переулок, на тропу, что вилась между сугробами, он стремглав летел за ней в чувственном экстазе. Они промчались по откосу мимо стены кремля, и внизу, под обросшими инеем деревьями, он обогнал её и загородил путь. Она резко встала – выросшая из своей овечьей шубки, что гораздо короче тёмной шерстяной юбки. Девочка лишь чуть-чуть запыхалась от бешеного бега, но каким огнём пылали пухлые щёки.
- Не останавливайте меня! Вы – не русский патриот.
Она попыталась обойти его, их ноги проваливались в глубокий снег. Изобразив горечь обиды, он глухо выговорил:
- Мы едва знакомы, а вы так оскорбили меня...
Её рука поднялась, почти коснулась его локтя – опустилась.
- Но ведь я сказала правду! Или...
Он как мог старался выразить лицом непереносимую душевную боль, потом напустил на себя мрачность, заговорил как бы в жестоком волнении:
- Судите сами, кто я. Я ненавижу Гитлера, Сталина, большевиков, мародёров и всех тех, кто убивает беззащитных, кто убивает львов, слонов... я ненавижу зло!
- А будущее России – добро? Правда?
Он с важностью, с жаром убеждённости произнёс:
- Вне всяких сомнений!
Девочка обеими руками погладила его руки ниже локтей.
- Однако вы меня очень обидели. – Он убито опустил голову, шагнул в сторону.
Она стояла молча; медленно, понуро пошла. Лонгин сделал шаг следом – услышала, обернулась. У её рта мелькал парок, меж тугих губ белели ровные несколько крупноватые зубы. Любуясь ею, он взял её за плечи и коснулся влажных губ быстрым жгучим поцелуем. Невыразимо хотелось поцеловать её не так – поцеловать с замиранием, длительно: лаская языком её язык... Кое-как удержал себя.
Пора поворачивать назад. Возвращаясь, они поднялись на откос, она просунула руку под его локоть:
- Вы мне не доверяете? – и еле заметно прижалась к нему.
Он чувствовал: она ждёт настоящего поцелуя – такого, о каких слышала от старших подруг. И, как если бы их мысли были совсем об ином, сказал:
- Тссс! В первую прогулку я не имею права называть пароль…
До самого её дома он шутил, показывая, что, приоткрыв завесу над тайной, нарочито обращается с нею как с маленькой, а она притворно возмущалась, наслаждаясь тем, как это ему нравится.
59
На улице, перед тем как с Аликом войти в гостиницу, Лонгин Антонович негромко сказал:
- Пожалуйста, не забывай о жучках.
Он объяснил, что в гостиницах, куда простых смертных не пускают, установлены подслушивающие устройства. Постояльцами бывают люди, облечённые доверием, а таких как раз и проверяют. До Алика что-то подобное уже доходило, она не страдала беззаботностью и приказала себе следить за каждым своим словом.
Они поднялись в номер, профессор медленно обвёл его взглядом и, чётко выговаривая слова, спросил жену о её впечатлениях от Пскова. Она посмотрела на него понимающе и ответила кратко:
- Понравился.
- Но рынок, наверно, бедноват, – сказал муж с натуральной миной, перевоплотившись в человека, занятого рыночными ценами.
- Я не была на рынке, – сказала сухо.
- А мне было бы интересно. Баранина наверняка по три пятьдесят килограмм, а её госцена – девяносто копеек. Но попробуй-ка найди в магазине!
«Это он передо мной выпендривается, – подумала Алик, со злостью говоря мужу мысленно: мне плевать, что ты нарвёшься на неприятности, но начнётся с тебя, а кончиться может Виктором».
- Если бы не рынок, на одних макаронах сидели бы! – возмущался профессор.
Она умоляюще прижала палец к губам.
- Сейчас, сейчас, – обронил он, проходя в ванную.
Пустив воду сильной струёй, поманил жену. Она знала из литературы, что шум воды мешает подслушиванию, и пошла к нему, он стал её раздевать. Она едва не фыркнула, как разъярённая кошка, он прошептал:
- Шум борьбы возбудит излишнее любопытство… – и снял с себя брюки, за ними последовала рубашка.
Ей вдруг показалось, что он не вполне здоров. Какой-то чересчур спокойный обнажившийся Лонгин Антонович шагнул из ванной:
- Я подожду, когда ты помоешься… Хотел тебе сказать о…
Она подскочила к нему, закрыла его рот рукой, прошептала ему в самое ухо:
- Не надо играть! – потом громко сказала: – Ты не помыл ванну.
Он стал мыть ванну, в дно била струёй вода, убегая в сливное отверстие, профессор тихо говорил:
- Как принято в хорошем обществе, расстанемся друзьями. Я расскажу тебе всё о себе.
У него стресс, думала она, только бы его не понесло под гору. Он продолжал драить ванну мочалкой с куском мыла.
- Если он подойдёт тебе, я буду вам помогать, – Лонгин Антонович распрямился, повернулся к Алику. – Всё, что в моих силах, только чтобы у тебя было счастье.
- Будет! – порыв поднял её на цыпочки, в радостных глазах бесились искорки.
- Пусть ты ошибаешься – даже ради твоей ошибки, ради мелкой прихоти я сделаю, что сказал. Лишь бы у тебя оставалось тёплое отношение ко мне… – при этих словах он опустил взгляд на свой торчащий фаллос.
Ей подумалось: какой драматург передал бы всю полноту содержания этой сцены?
- Иначе я сдамся, – произнёс профессор, – и его прихвачу с собой!
Она резко мотнула головой, лицо исказила гримаса, на его предплечье упала её слеза.
- Нет-нет-нет! – вырывался шёпот из её полуоткрытого рта. – Только не это!
Он оголил её и спокойно промолвил:
- Зачем лицемерить? Прикажи: влупи мне!
Ей захотелось сжать рукой его оружие, сдавить изо всей силы. О, если бы оно было кованым из железа… представилось – он вынимает его из огня, и по нему, делая его круглее, бьют множество тяжёленьких молоточков. Если бы оно было из железа, какую она испытала бы боль! И пусть!
- Влупи мне!
Он вдруг бесцеремонно запустил руку ей между ног, охватил пятернёй сладкоежку – Алик непроизвольно ахнула. Едва не подгоняя его, дала повернуть себя, наклонить над ванной, упёрла ладони в её дно, ягодицы трепетали, переживания переполняла некая изысканность, как если бы она прокралась в чащобу к первобытному мужчине-зверю и тот, похожий на зубра, сзади щекочуще прикасался к ней, чтобы внезапно вызвать взрыв влупки. Она резко сдала задом навстречу, яро со стоном насаживаясь на лом. Вкусив медку, вздыбила зад, встречая новый наскок.