Страница 35 из 81
Алик, невольно прислушиваясь к шумам с улицы, рассказала, за кого себя выдала и как Дульщиков воспылал охотой написать сценарий будущего фильма.
- Он не отстанет. В любой миг может сюда заявиться и узнать тебя по снимку.
- Так пойдём.
Она вскочила и бросилась собирать вещи.
57
Новый 1942 год встречали у городского головы, звали его Василий Иванович С. В прихожей у него пахло принесёнными с мороза мехами. Пожимая Лонгину руку, благодушный хозяин дышал перегарцем:
- Простите Бога ради, я уж не утерпел – печалюсь…
Он имел в виду печаль о семье, которая пребывает на советской территории. Жена, тёща, дети Василия Ивановича успели уехать из Пскова до прихода немцев, сам он в последний миг остался.
Сбросивший шубу гость в щегольском костюме посверкивал накрахмаленным стоячим воротом – удалец, полный бьющего через край здоровья, разогревшийся от быстрой ходьбы по морозу. Ему казалось, от хозяина веет банькой, тот представлялся сейчас этаким ценителем удовольствий купцом-хлебосолом – может быть, потому, что о купцах Лонгин знал понаслышке.
Вслед за молодым человеком пришёл Найзель, которого вместе с Лонгином хозяин повёл в комнату со стоящим в углу столом:
- Читали мы о барской жизни, как перед застольем подходили к закуске… – он налил из графинчика гостям и себе по рюмке, – дай-то, Бог, чтобы то время вернулось не только на сегодня!
Трое, выпив, закусили копчёным сигом.
– У меня, знаете, всё Чаадаев из ума нейдёт. Ну, кажется, дана ему беззаботная жизнь, а он – размышлять с эдакой чёрной меланхолией об отечестве, – озабоченно заговорил Василий Иванович, знавший о слабости Найзеля к русской истории.
- Чаадаев, между прочим, писал и о том, как царское правительство создавало учреждения культуры, – подхватил Густав Александрович, – благодаря верховной власти в России неуклонно развивались науки, искусство, образование, театр, литература… Чаадаев отдавал должное власти. А кому она принадлежала? Немцам! Когда умер Николай Первый, берлинские газеты писали: «Умер наш император» (11). А именем Александра Первого в Берлине названа площадь.
- Прискорбно, что потом два двоюродных брата начали столь кровавую войну, – вставил городской голова, подразумевая Вильгельма Второго и Николая Второго.
- Я был русским офицером, я не нарушил присягу и могу позволить себе сказать: Николай Второй совершил три предательства, – промолвил Найзель. – Он мог не начинать войну с Германией, отчего Россия не только ничего бы не проиграла, а, наоборот, невероятно много бы выиграла. Второе: он предал германских колонистов, начав их выселение из западных областей и решив выселить и из Поволжья: то есть сделать то, что теперь сделал Сталин. Третье: Николай отрёкся от престола, думая, что покупает этим безоблачную частную жизнь ни за что не отвечающего владельца земель и капиталов.
Густав Александрович обвинил мать-датчанку Николая в том, что она подстрекала сына к войне. Мария Фёдоровна мстила немцам и австрийцам, которые в 1864 году отняли Шлезвиг у её родной маленькой Дании. Но гораздо большей силой, страстно желавшей войны с Германией, были русские националисты среди генералов. Они знали то, чего не понимал царь: война с немцами отдаст его в руки военных русского происхождения. Эти люди, в ком скопилась застарелая ненависть к русским немцам, составили заговор и здесь, в Пскове, поставили точку на истории немецкой России. Они думали, что будущее теперь принадлежит им. Но это, объявил Найзель не без злорадства, была иллюзия.
Пришли ещё гости, и хозяин засуетился:
- Прошу в зал, дорогие!..
За стол пока не садились, ожидая военного коменданта. Заиграла музыка, Лонгин увидел за роялем девушку. Осторожно, чтобы не помешать, приблизился: у неё было лицо подростка, но с какой женственной грацией восседала она перед инструментом! как легко, изящно-прямо держала спину и голову. Произведение, которое она исполняла, трогало чем-то загадочным, какой-то романтичной печалью.
Когда она кончила играть, первым захлопал Найзель:
- Браво! Это из «Лирических пьес» Грига?
Не поворачивая головы, девушка тихо произнесла:
- «Одинокий путник».
Её голос показался Лонгину редкостно мелодичным. Она встала – высокая, безупречно сложённая; богатая светло-каштановая коса доставала до талии, пухловатое с полными сочными губами лицо было удивительно славным, на тупом носике молодой человек заметил веснушки, что растрогало и совершенно восхитило его.
Он галантно представился девушке, она, чего он не ожидал, протянула ему руку:
- Ксения Усвяцова.
- И папу рекомендую, – улыбчиво проговорил рядом Василий Иванович, наклоняя голову в сторону подходившего бородатого человека в подряснике.
Отец Георгий Усвяцов недавно приехал с семьёй из Белграда. С августа сорок первого в Псковском кремле располагалась Православная миссия, отец Георгий стал одним из её священников (12). Его отец служил врачом в Добровольческой армии, вывез семью в Константинополь, затем в Югославию. Георгий стал псаломщиком русского православного храма, учился, был рукоположён в дьяконы, потом – в иереи.
Лонгин взялся расспрашивать его о загранице, познакомился с попадьёй Татьяной Федосеевной.
Приехал военный комендант, которого городской голова, сияя, повёл к почётному месту. Лонгин сел за стол рядом с Усвяцовыми. Гостями были в основном служащие городского управления (13), переводчики комендатуры, отличившиеся в стычках с партизанами полицейские, несколько врачей, учителя. Начальник полиции Олег Ретнёв, уроженец близлежащей деревни, бывший старший лейтенант РККА, загодя прислал глухарей, которых подали на стол начинёнными шпиком, тушёнными в красном вине. Французское вино, благодаря связям среди немцев, достал Лонгин.
Василий Иванович, не знавший немецкого, обратился к коменданту по-русски:
- Прошу отведать кушанье русских помещиков.
Гость выслушал переводчика и кивнул. Он был в отличном расположении духа. Немцы считали нужным поощрять религиозность у русских, и, благодаря православному календарю, комендант мог отпраздновать русское Рождество, проведя своё дома в Германии. Он заметил, что собравшиеся держатся слишком чинно, и решил пошутить:
- А какую еду любили царские министры?
Лонгин вонзил вилку в мясо, улыбнулся и соврал:
- Тетерева на Рождество всегда подавали Екатерине Великой!
Комендант как истый немец восхищался Екатериной и предложил тост в её память. Найзель, попросив позволения, добавил:
- За русскую императрицу, которая о немецких колонистах заботилась так, как ни один государь не заботился о своих подданных! А для России она сделала столько, что о её правлении в истории осталось свидетельство: «Золотой век Екатерины».
Зазвенели рюмки, застольем овладело оживление. Среди гостей были две любовницы Лонгина: Беттина и сотрудница городского управления Клара – русская, родившаяся в Эстонии в семье эмигрантов. Обе переглянулись с молодым человеком, но он чувствовал одно: слева, отделённая отцом Георгием, сидит Ксения. Отчётливо представлялось, сладко будоража, как он упоительно целует её в свежие губы, обхватывая руками, осязает юное тело, а она в проснувшемся волнении роняет ласковые обжигающие слова...
Гости становились шумливее, раздалось:
- Пора танцевать!
Женщины чувствовали на себе обострившееся внимание мужчин. От некоторых счастливиц пахло дорогими духами. Все были хорошо одеты: ездили одеваться в Ригу, которая прославилась сравнительно богатыми, по военным меркам, магазинами. Лонгин, чтобы не оказаться невежей, потанцевал и с Беттиной и с Кларой.
И пригласил на вальс Ксению. Спросил, как ей живётся в Пскове. Она сказала, что начала заниматься в художественной школе при Православной миссии. Вероятно, скоро в кремле будет организован литературный кружок, она станет посещать его. В Белграде Ксения загорелась движением русских скаутов и намерена, если удастся, здесь распространить скаутскую программу.