Страница 9 из 13
Уже к началу 1980-х гг. стал формироваться третий уровень противоречий – экономический. Модель «самоуправленческого социализма» в отдельно взятой стране без финансовой подпитки и политической поддержки извне работать не могла. Прогрессирование конфликта между авторитарной и либеральной системами ценностей; регионализация, замешанная на «полюсности» хозяйственной системы («полюсами» были БиГ, Македония, Черногория, как слабые, и Словения и Хорватия, как развитые республики); децентрализация на федеральном уровне и гомогенизация на республиканском; эскалация напряженности в национальных отношениях – все это приближало страну к серьезным катаклизмам.
Господствующие группы федерального и республиканского уровней активно обсуждали проекты будущего. Сторонники «жесткой линии» отстаивали необходимость возврата к фундаментальным ценностям коммунистического режима – «демократическому централизму», строгой иерархии, к командно-административной системе. Их оппоненты («мягкая линия») настаивали на необходимости трансформации политической системы путем контролируемой либерализации, при этом процесс принятия решений должен был строиться на авторитарных принципах.
Радикальные либералы требовали немедленного и полного перехода к рыночным отношениям, установления демократических институтов западного образца. Приверженцы «экстремистской линии» стояли на жестких националистических позициях и предлагали полностью отказаться от прежней федеративной государственности. По их мнению, «разъединение» федерации – закономерный и прогрессивный шаг посткоммунистической трансформации в направлении создания демократических национальных государств в территориальных границах республик СФРЮ. В середине 1980-х годов основная борьба развернулась между сторонниками «мягкой линии» и «экстремистами». Последние одержали верх.
Успех национальных проектов, вызревавших в общей политической рамке, был обусловлен «работающими обособленными институтами управления», т.е. наличием «обособленного в институциональном плане сегментом-государством внутри общего государства» (Ф.Г. Рёдер); деперсонификацией федеральной власти; политической слабостью центра и процессами деидеологизации; резким ухудшением социально-экономической ситуации в стране и возобновлением старых этноконфессиональных конфликтов. Поскольку коммунизм претендовал в Югославии на роль универсальной доктрины, пустота, образовавшаяся после его падения, быстро заполнилась ксенофобией и шовинизмом, популизмом и национализмом – «не борьбой за свои национальные права, а пренебрежением чужим правом на сохранение национального и человеческого достоинства» (А. Михник).
К концу 1980-х годов Югославия сохранила лишь суверенитет признания и статусность. Суверенитет факта, состоятельность, как исключительные характеристики федерации, были разделены между республиками. Югославия, была, словами Гегеля, как феодальная монархия, «суверенна только вовне». Внутри государство представляло не единый организм, а «скорее агрегат, чем организм» (Г. Гегель).
Понимание национального равноправия не как равноправия перед законом, а как экономическую самостоятельность и возможность выхода сегмента на мировой рынок привело в результате к тому, что сила государства виделась не в единстве республик, а в их самоопределении и независимости. Самоуправленческий социализм как модернизационная модель не способствовал укреплению единства страны, а ускорил процессы национализации, приватизации власти на уровне республик и децентрализации политико-правового пространства. К тому же в стране отсутствовало главное условие устойчивой государственности – идентификационная основа.
В Югославии, как в других социалистических странах, этно-религиозные характеристики, национализм, откровенно переходящий в шовинизм, использовались как средство, с помощью которого можно четко определить сообщество «невинных» и идентифицировать «виновных», несущих ответственность за «наши» несчастья. Но это скорее универсальная, а не только посткоммунистическая ситуация: именно «чужих» можно и должно обвинять во всех несчастьях, трудностях и разочарованиях, испытанных «нами» за годы существования общего государства, при этом, глубокие и стремительные сдвиги не вспоминаются. Например, Э. Хобсбаум так определяет принципиальную значимость идентификации по принципу «свой – чужой». «Совершенно ясно – что «они» это «не мы»; это люди, которые являются нашими врагами просто потому, что они другие: нынешние враги, прежние враги и даже вполне воображаемые враги». Прав был и Г. Зиммель: «Забота о том, чтобы враги – неважно, какие именно – непременно наличествовали, провозглашается внутри некоторых подобных групп даже чем-то вроде политической мудрости: с их помощью сохраняется действительное единство членов группы и сознание группой того, что это единство есть ее жизненный интерес».
Разрушения любой системы, была ли она легитимной или нет, авторитарной или демократической – влечет за собой утрату социальных ориентиров, крах всего образа жизни, к которому привыкло большинство населения. Именно в распадающемся социуме национализм служит «субститутом интеграционных факторов»: «когда терпит крах общество, последней опорой начинает казаться нация» (Э. Хобсбаум).
Создание замкнутых экономических систем в республиканских границах способствовало росту национализма. Если рассматривать нацию как исторически сложившуюся общность языка, территории, экономической жизни и духовного склада, проявлявшуюся в общности культуры, то без понимания значимости экономики в создании самостоятельных сегментов, которые были бы способны отделиться от общего государства, анализ процессов государственного строительства будет неполным. В югославском случае нация выполняла в самоуправленческой экономике весьма конкретные функции: она предоставляла гражданам конкретной республики определенные преимущества перед другими республиками и, соответственно, отграничивала «других», чьи права уступали «нашим». Так, развитые республики защищались, отгораживались не только от слабых, но и друг от друга, создавая замкнутые экономики.
При всей значимости национального напряжения, которое имело место в стране с начала 1980-х годов, не оно стало главной причиной стартовавшего в 1989 г. «развода по-югославски». Иными словами, не только внутренние факторы определили крах общего государства. Первопричина смертельной трансформации Югославии, разрушения страны лежит за пределами Балкан, а именно в «перестройке» советского режима, в ходе которой горбачевское руководство предало не только свой народ, но и подорвало основу существования мировой системы социализма. Национализм выиграл от этих процессов, но он не был в сколько-нибудь серьезной степени подлинной движущей силой формирования новых национальных государств.
Как была разрушена Югославия: размышления на полях книги С. Месича
Всемирно известный писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе 1949 г. (тогда премию действительно давали за «значительный и художественно уникальный вклад» в ее развитие) У. Фолкнер, описывая историю американского Юга от прихода первых белых поселенцев на земли индейцев до середины двадцатого века, сделал единственно верный вывод: «Прошлое не мертво. Оно даже не прошлое». Действительно, оно живет в каждом из нас, определяет не только наше настоящее, но формирует будущее. Вот почему при анализе современной мировой политики, происходящего «здесь и сейчас», мы все время обращаемся к прошлому, вспоминаем и дополняем картины давно минувших дней.
Каждая историческая эпоха по-своему уникальна и неповторима. Однако, признавая этот факт, мы обычно воспринимаем исторические события как нечто законченное, завершенное и неизменное. Но это не так. Современность характеризуется исключительной агрессивностью по отношению к прошлому. Ярче всего это выражается в фальсификации истории, которая в условиях гибридной войны становится убойным оружием уничтожения воли противника, слома его самости, разрыва связи с прошлыми и будущими поколениями. Чтобы не допустить этого с нашей страной, мы вновь и вновь обращаемся к страницам истории Югославии – страны, являющейся геополитическим зеркалом России.