Страница 8 из 21
Подполковник был понижен в звании до майора и назначен на должность командира дивизиона в пулеметно-артиллерийской дивизии на Курилах. Главком Зайцев намеревался отправить Вахмурова на войну в Афганистан, но узнав о том, что он там уже воевал (к тому же был тяжело ранен), пожалел его. Досталось Вахмурову и по партийной линии, – ему был объявлен строгий выговор с занесением в учетную карточку. На парткомиссии Группы войск пропесочили и Гартина. Его шпыняли за то, что он слабо опирается на партийно-комсомольский актив полка и потому вовремя не мог получить информацию «снизу» о тайной отправке солдат на мебельную фабрику. «Коммунист Гартин, как вы оцениваете то ЧП, которое произошло в вашем полку?» – спросил его кто-то из членов парткомиссии.
– Как мой личный позор, как мои недоработки, – ответил майор, – в том, что случилось, есть и моя вина.
– Мы дадим вам возможность смыть позор и искупить вину. Но уже в другом месте службы, – грозно сказал кто-то в президиуме.
Через месяц майор Гартин принимал должность замполита артиллерийского полка, стоявшего возле Кабула. Присвоение ему звания подполковника было отложено на неопределенный срок…
Дай Бог памяти, когда же это было? Кажется, осенью 1986 года. Я тогда служил уже в Главном политуправлении Советской армии и Военно-Морского флота (ГлавПУре) и где-то в начале октября я приехал в командировку в Афганистан. Среди множества рутинных партийно-политических вопросов мне тогда по приказу своего начальства надо было решить и еще один особый – разобраться с жалобой начальника политуправления Туркестанского военного округа (ТуркВО) на недостойное поведение командира 103-й воздушно-десантной дивизии полковника Павла Грачева. В то время представление на присвоение ему звания генерал-майора уже лежало в Кремле. А туда тоже каким-то образом просочилась информация о «хулиганской выходке» комдива на кабульском аэродроме. Из Кремля позвонили министру обороны СССР маршалу Сергею Леонидовичу Соколову, – мол, есть серьезный сигнал, надо бы разобраться с Грачевым. А потому с указом Президента СССР о присвоении полковнику генеральского звания придется повременить. Министр обороны дал указание проверить жалобу на Грачева начальнику ГлавПУра, а тот – начальнику моего управления, ну а он – мне.
А случилось вот что. Однажды на кабульском аэродроме загружался военно-транспортный самолет, который должен был лететь в Ташкент, а затем в Москву. Чрево Ил-76 уже почти полностью было набито сугубо военными грузами. А на оставшемся в конце грузового отсека месте солдаты размещали десятки коробок с подарками командования 40-й армии ташкентскому и московскому начальству. В тех коробках было и шмотье, накупленное инспекторами из Москвы и штаба ТуркВО в кабульских дуканах.
Во время загрузки самолета на аэродроме из госпиталя стали подъезжать санитарные машины с ранеными офицерами и солдатами. Некоторые из них лежали на носилках, опущенных санитарами на бетонку под хвостом самолета. Тут и подъехал «УАЗик», из которого выпрыгнул комдив Грачев. Он намеревался попрощаться со своими десантниками, которые были ранены во время недавней операции в горах. Там же оказался и майор Гартин, – он вместе с военврачом и медсестрой привез на санитарке лейтенанта – замполита батареи, которому разорвавшимся шальным душманским снарядом оторвало до колена ногу.
– Что здесь происходит?! – сурово гаркнул Грачев, увидев, что экипаж самолета готовится убирать трап, а раненые солдаты и офицеры так и остались лежать на носилках, опущенных на бетонку, – ветер бросал им в лица серую пыль.
Гартин представился комдиву и доложил, что руководивший загрузкой подполковник из штаба армии запретил вносить раненых в самолет до тех пор, пока солдаты не перенесут из «КАМаза» в Ил-76 все коробки. Коробок было так много, что места для носилок уже не осталось.
– Майор, – за мной! – крикнул Грачев и с какой-то медвежьей прытью на сильных и кривоватых ногах взбежал по трапу. Гартин – за ним. В следующую минуту десятки коробков полетели на бетонку из самолета – магнитофоны «Шарп» и джинсы «Левис» выпадали из них…
– Что вы делаете?!!! Что вы делаете?!!! – панически кричал щеголеватый подполковник из штаба армии, пытаясь с вратарским проворством ловить летящие коробки.
Грачев приказал солдатам выгрузить все коробки из самолета, а на освободившемся месте поставить носилки с ранеными. Когда экипаж поднимал трап, Гартин вытирал полевой фуражкой пот со лба и слышал голоса, доносившиеся из чрева Ил-76:
– Спасибо, товарищ комдив!
– Спасибо, товарищ полковник!
– Спасибо, Пал Сергеич!
Подполковник из штаба армии поглядывал то на Грачева, то на Гартина свирепым крысиным взглядом. Когда комдив сел в свой «УАЗик» и уехал, штабник сквозь зубы сказал Гартину:
– Я сгною тебя, майор. Капитаном будешь! А Грачу теперь не видать генеральской звезды, как своих ушей. Я уж позззззабочусь…
В тот же день Грачева и Гартина стали таскать по высоким кабинетам штаба армии и требовать объяснений. Командарм и начальник политотдела учинили им формальные допросы – голоса были суровые, а глаза смеялись. Не то, что у зама начальника политотдела полковника Двинцева. Тот кругами ходил в сигаретном дыму по кабинету, хватался за голову и приговаривал:
– Теперь капец, капец нам всем! И у тебя, Паша, и у тебя, Гартин, и у меня тоже, да-да, и у меня тоже служба наперекосяк пойдет! Сошлют в Борзю, запрут в Кушку!
Все это Гартин рассказал мне, когда я приехал к нему в артполк под Кабулом. Он выложил мне все, как на духу. И восхищался Грачевым:
– Знаешь, – говорил он, – когда Грачева и меня притащили на парткомиссию и учинили допрос, этот Двинцев сказал комдиву:
– Павел Сергеевич, а вы понимаете, что из-за этой своей хулиганской выходки теперь вряд ли получите генеральскую звезду?
– Это не страшно, – ответил Грачев, – мне страшно было бы смотреть в глаза тем раненым солдатам и офицерам, которым не нашлось места в самолете. А о моей звезде не беспокойтесь. Она меня еще найдет!
– Знаешь, – говорил мне Гартин, – когда я вместе с Грачевым вышвыривал коробки из самолета, то подумал, что такой его поступок требовал не меньшего мужества, чем во время боевых операций. Ты же знаешь, как ведут себя иные полковники, которым послали представление на генерала. Тише воды, ниже травы. В госпиталь ложатся, в отпуск уходят. Я именно это на парткомиссии и заявил. А когда мы с нее вышли, Павел Сергеевич, пожал мне руку и сказал: «Спасибо, замполит. Я твоей поддержки никогда не забуду».
А 1 ноября 1986 года комдиву Грачеву позвонил сам министр обороны СССР маршал Соколов:
– Павел Сергеевич, на вашем месте я бы с этими коробками на аэродроме поступил так же! Поздравляю с присвоением вам очередного воинского звания генерал-майор!
Среди офицеров, приглашенных Грачевым по такому случаю на офицерскую пирушку в дивизионной столовой, был и майор Гартин. Он тоже тогда вместе с хмельной компанией во все горло вдохновенно орал песню «Наш командир боевой, мы все пойдем за тобой!»…
Весной 1991 года служба снова свела меня с Гартиным, – его из какой-то дальневосточной дивизии, прикрывавшей границу с Китаем, перевели в наш ГлавПУр. Я частенько пересекался с ним в коридорах, на совещаниях, в командировках. Мы как-то незаметно стали друзьями и нередко после рабочего дня принимали втихаря «по пять капель», закусывая дешевую водку килькой в томатном соусе и с безоглядной откровенностью обсуждали новости.
– Что творится, что творится со страной! – с какой-то черной, похоронной печалью часто говорил мне в тот год Гартин, и выражение его лица в ту минуту было такое же, как у человека, который признается, что неизлечимо болен раком.
В то время Советский Союз уже вовсю лихорадило, разномастные демократы изгалялись над армией, все чаще раздавались призывы о ее «департизации». Где-то в середине августа Гартина (как и других офицеров его отдела) все чаще стали вызывать на какие-то тайные совещания в Минобороны и Генштабе. Обычно в тот же день или рано утром Гартин уезжал в придворные войска – Таманскую или Кантемировскую дивизию, стоявшие недалеко от Москвы. Расспрашивать его о цели таких поездок было бестактно: я знал, что друг мой презрительно относился к тем офицерам, которые пытались разузнать «семейные тайны» соседнего отдела.