Страница 2 из 21
– Слово предоставляется генерал-полковнику Городецкому… почетному гражданину Ленин… Санкт-Петербурга и Харькова…
Хмельной офицерский гомон затих.
Мой собеседник встал, резко встряхнул головой, застегнул китель и буркнул мне:
– Налей!
Я налил.
– Мой тост очень краток, – громким и четким командирским басом с наждачной присыпкой объявил генерал. – Предлагаю выпить за нашу великую Советскую Армию!.. Не чокаясь!
После некоторого замешательства ошарашенная такой концовкой тоста военная публика в кладбищенской тишине и как-то нерешительно проглотила водку и коньяк, не сталкивая на весу рюмки и фужеры. Там и тут послышалось негромкое, будто на поминках, бубнение офицеров. Молодые полковники с какой-то опаской поглядывали то на Городецкого, то в ту сторону праздничного стола, где восседала «знать». А на лице «колбасного генерала» было такое выражение, словно он глотнул кипятка. Он тоже с панической настороженностью глядел в сторону «президиума» застолья, где на погонах нескольких высших офицеров во главе с министром желтели звезды генералов армии. В тот же миг «колбасный генерал» подал знак официанту в углу зала и тот «врубил на всю катушку» магнитофон, – зал накрыли бравурные звуки «Дня Победы».
Пока Лев Лещенко заводил этой песней нестройно, на все лады пытавшуюся перекричать его офицерскую братию, Городецкий с задумчивым видом курил, не сводя прищуренных глаз с большого фарфорового блюда, в котором лежали фиолетовые куски красиво нарезанной гурийской капусты.
Что-то странное и загадочное было в том его взгляде на обыкновенную капусту, – он то хмурил брови, словно от прострелившей его сердечной боли, то быстро-быстро моргал веками, будто в задумчивые глаза его попала соринка. Затем он взял большую серебряную вилку, наколол ею кусок капусты и положил в свою тарелку. Сделав это, он снова попросил меня налить ему водки и опять встал, бросая строгий инспекторский взгляд на оба фланга праздничного стола. Так и стоял до тех пор, пока в зале не стихли голоса и не перестали цокать вилки и ножи.
– Товарищи офицеры, прошу налить, – начал он своим зычным скрипучим басом, – здесь присутствует маршал артиллерии Михалкин Владимир Михайлович… Я его фронтовой сослуживец. Мы вместе с ним воевали под Ленинградом… Как и блокадный город, наш дивизион тоже голодал той лютой зимой… Конечно, голодал не так страшно, как ленинградцы, нам тыловики все же подбрасывали кое-какую пайку на передок…
– Да-да, было такое, Гриша, было, – негромко добавил Михалкин. – Кто-то из наших сказал тогда: «Боюсь умереть не от немецкой пули, а от голода».
– Так вот, товарищи офицеры, – продолжал Городецкий, – наши разведчики, ходившие на ту сторону фронта, сообщили, что на нейтральной полосе есть дачный огород с неубранной осенью капустой… Торчали из-под снега головешки. И тогда красноармеец рядовой Михалкин вызвался добыть ту капусту… Пополз туда… На огород… Под огнем немцев… Под сигнальными ракетами… Помните, товарищ маршал? А там работали немецкие снайпера…
Я посмотрел на Михалкина. Полная рюмка в его руке дрожала так, что из нее выплескивалась водка. Он опустил ее на стол.
– Помню, помню, Гриша, – тихо сказал он срывающимся голосом, – все помню…
А Городецкий тем же громким, гортанным басом с наждачной присыпкой продолжал:
– Так вот, товарищи офицеры… В ту февральскую ночь 42-го года красноармеец Михалкин притащил в наш дивизион несколько голов мерзлой капусты… Набил ими чей-то маскхалат и тащил ползком по снегу… Потом оказалось, что маскхалат прострелен немецким снайпером… И нам на голодном «передке» досталось каждому по ледяному лепестку… Но мы еще растопили снег в котелках и на буржуйке варили суп из мерзлой капусты… И тогда наш сержант Ковальчук сказал:
– Мужики, нехорошо получается, кто-то выращивал эту капусту, а мы ее вроде как украли… А хозяева дачного огорода, может быть, пухнут с голода в Ленинграде… Кто со мной – на огород?..
Следующей ночью поползли мы на нейтралку вчетвером – Ковальчук, Михалкин, Затрадзе и я…
Городецкий замолчал. По его скорбному выражению лица видно было, что ему трудно было говорить. А Михалкин продолжил:
– Когда мы возвращались ползком назад, Сережу Ковальчука их снайпер все-таки достал. Уже прямо у первой нашей траншеи… Мы ему рану перевязали и в тыл к медикам доставили… Волокли на плащ-палатке по снегу…
– И два мешка с мерзлой капустой следом… Для голодающих ленинградцев, – добавил Городецкий, – так с ними Ковальчука в ленинградский госпиталь и повезли…
В зале стояла космическая тишина. А Городецкий расстегнул китель, посмотрел на маршала Михалкина и вдруг красиво, трогательно, проникновенно запел:
Когда он закончил этот куплет, зал взорвался яростными аплодисментами. Вяло хлопали только насторожившиеся генералы, восседавшие в «президиуме» застолья. «Колбасный генерал» не по возрасту резво метнулся к приоткрытым окнам и захлопнул их. А Городецкий, прикладывая ладонь к широкому «иконостасу» орденов и медалей на груди, налево и направо благодарил публику мелкими поклонами.
– Браво! Браво! Бра!.. – закричал розовощекий полковник на дальнем краю стола и тут же осекся, увидев, что начальник управления генерал-майор Иванов мельком подал ему кулаком грозный знак.
– Товарищи офицеры! – снова басисто обратился к участникам праздничного пира Городецкий. – Позвольте я еще вам спою…
– Давай, Гриша, давай, – одобрительным тоном произнес маршал Михалкин. – Нашу, фронтовую! Ты запевай, а мы поддержим.
– Есть, товарищ маршал артиллерии, – игриво ответил Городецкий с улыбкой и, выждав паузу, вдохновенно запел, дирижируя себе в такт большим генеральским кулаком:
Тут генералы и полковники-фронтовики повставали со своих мест, подошли к Городецкому и вместе с ним дружно грянули:
Пока они пели, в сторону «президиума» застолья, где заседали высшие чины Минобороны и Генштаба, не по возрасту шустро семенил «колбасный генерал». Получив там какие-то инструкции, он пригласил меня в коридор и, оглядываясь по сторонам, шепотом передал приказ заместителя начальника Генштаба – лично спровадить «перебравшего» генерала-артиллериста домой: «Машина уже вас ждет у второго подъезда».
Боясь, что Городецкого может обидеть это досрочное «выдворение», я еле отважился сказать ему, что машина для него уже подана. Он смиренно принял мое сообщение, – тем более что других военачальников-ветеранов уже тоже начали развозить по домам в сопровождении специально назначенных действующих офицеров.
Городецкий сказал всем на прощание положенные в таких случаях слова (обнялся с маршалом Михалкиным) и довольно уверенно двинулся к выходу. Я шел рядом с ним, держа в одной руке большой букет подаренных ему цветов, а в другой – картонный пакет с подарком от министра обороны. Григорий Иванович негромко напевал: