Страница 19 из 21
– Вы уж меня извините, – ответил ему Гридин, – но я, наверное, в следующий раз Кремль могу и не увидеть…
– Да что вы, товарищ майор, – бодро откликнулся шофер, – вы же еще каким молодцом держитесь! Вам еще жить да жить!
Машина со знаменем стояла в глухой пробке, и конца-края ее не было видно.
И вдруг Гридин сказал солдату-ассистенту, сидевшему на переднем сидении рядом с шофером:
– Сынок, а давай-ка расчехлим знамя.
Солдат недоуменно взглянул на Гридина:
– Да-да, расчехляй, – еще раз сказал Гридин.
Солдат стащил зеленоватый брезентовый чехол со знамени и перевел настороженный взгляд на Гридина. А тот командным голосом давал распоряжение шоферу и солдатику:
– Открыть правое переднее окно! Высовывай знамя!
Большое алое полотнище то радостно трепетало на ветру, то благодарно поглаживало алым шелком бок автомобиля.
Увидев его, люди на тротуаре стали аплодировать и что-то восторженно кричать, а соседние машины – дружно сигналить. Они «расступались» перед машиной с алым знаменем. Обратив на него внимание, милиционер в парадной форме, стоявший на повороте у дома Пашкова, сначала строго нахмурился, а затем улыбнулся, принял стойку «смирно» и отдал честь Боевому знамени армии. Оно шустро неслось по уличному пространству, – ему везде, до самого музея, все машины уступали дорогу.
Когда Гридин привез знамя в музей и ему выписали справку, что реликвию он вернул в целости и сохранности, Иван Семенович аккуратно свернул документ, засунул его в боковой карман старенького своего военного кителя и, взглянув на заведующую знаменным фондом, которая собиралась уносить алое полотнище куда-то в подвальные запасники, сказал:
– Подождите, пожалуйста.
Он снял фуражку и положил ее на подоконник. Затем цепляясь дрожащими руками за отопительную батарею, медленно опустился перед знаменем на одно колено и поцеловал алый шелк с названием его гвардейской танковой армии.
Две слезы скатились с его щек на старый, видавший виды шелк, и растаяли, оставив после себя лишь два серых и влажных пятнышка.
Затем он так же с трудом встал, выпрямился, надел фуражку и вскинув руку к козырьку, отдавая честь святыне.
Заведующая знаменным фондом, прислонив знамя к стене бухгалтерии, упорно пыталась вернуть ему уплаченные музею деньги, но он решительно отстранял ее руку.
Женщина шла за ним до самого парадного входа, а там так и осталась стоять на ветру в легком летнем платье – с пачкой тысячных купюр в руке. Она стояла на верхней ступеньке высокой каменной лестницы у парадного входа до тех пор, пока машина с Гридиным не смешалась с потоком других авто.
И на праздничном вечере ветеранов Ударной гвардейской танковой армии, и на следующий день, когда его полным автобусом провожали на Павелецкий вокзал однополчане, он о своих деньгах, заплаченных за Боевое знамя, никому не сказал и слова.
А в мае 2011 года, когда в музей за Боевым знаменем приехал уже другой ветеран и ему тоже сказали, что за аренду полотнища по приказу министра обороны надо платить, он люто выматерился, но в бухгалтерию пошел. Там его нашла та же начальница знаменного фонда, которая год назад так же торговалась с майором в отставке Гридиным.
– Никаких денег вам платить не нужно, – сказала она ему, – ваш товарищ еще в прошлом году все оплатил.
А через полгода майора в отставке Ивана Семеновича Гридина не стало…
И комбат Свечин после инсульта в Бауманский сад 9 мая 2011 года уже приехать не смог. Врачи категорически запретили ему покидать госпитальную палату.
Но традиционную встречу ветеранов своей танковой армии он все же увидел – внук снял ее на видеокамеру и показал деду на планшете.
Многих однополчан, отмечавших с ним День Победы в прошлом году, комбат Свечин на кадрах видеосъемки уже не обнаружил…
Мундир
В тот год по Москве стали ходить слухи, что Егор Иванович Кородубов – сын легендарного летчика-аса времен Великой Отечественной войны, маршала авиации, потихоньку спивается.
Знающие люди судачили, что военного пилота из него не получилось, хотя знаменитый отец мечтал об этом. После досрочного (по состоянию здоровья) увольнения из армии Кородубов-младший несколько лет работал то в научно-исследовательском институте ВВС, то на военной кафедре авиационного университета, где его пристрастие к Бахусу из-за уважения к славе отца долго терпели, а затем все же с отважным страхом тактично посоветовали лечиться и без лишнего шума, но с натужным почетом, уволили.
Немногочисленные родственники, сослуживцы, отставные и действующие военачальники, пришедшие на очередную годовщину со дня смерти маршала к его могиле на Новодевичьем кладбище чтобы возложить цветы, обратили внимание на непрезентабельный вид Егора Ивановича: сильно помятый и засаленный черный костюм, старые и пыльные туфли, грязный ободок на воротнике давно нестиранной белой рубашки. Опущенность этого человека выдавало и лицо – желтое, как свечной парафин, не по годам морщинистое, с большими, грубо припудренными «мешками» под глазами.
– Как постарел, как постарел Егор, да и болеет, видать, – негромко и со вздохом сказал кто-то сердобольный в толпе, стоявшей вокруг роскошной могилы маршала.
– Ага, болеет, – так же негромко откликнулся насмешливый женский голос, – алкоголизмом эта болезнь называется…
– Чччшшшш… господа-товарищи, – тут же суровым скрипучим басом пресек этот разговор седой авиационный генерал с жирными желтыми звездами на погонах, – имейте же советь хоть на кладбище не склочничать!
Когда услужливо суетившийся вокруг Кородубова холеный человек со слащавой официантской прытью стал раздавать скорбному народу белые пластмассовые стаканчики и наливать в них поминальный коньяк, рука Егора Ивановича дрожала так, словно его била лихорадка. К тому же было замечено, что на кладбище он приехал уже в заметном подпитии. Многие из тех, кто подходил к Кородубову с формальными словами соболезнования и ритуального восхищения судьбой его отца, втайне были шокированы тем, что Егор Иванович весело чокался с ними пластмассовыми стаканчиками, слово все это происходило не у мрачной мраморной надгробной плиты, а где-нибудь на загородном пикнике.
После смерти родителей (мать умерла через два года после кончины отца) Егор Иванович по договоренности с сестрой Верой продал огромную родительскую квартиру на Кутузовском проспекте. А вырученные деньги были поделены пополам. На них дети покойного маршала купили себе новое жилье в разных районах Москвы.
Вера Ивановна неохотно и холодно общалась с братом после несправедливой, на ее взгляд, дележки вещей, некогда принадлежавших отцу. Больше всего ее возмущало, что Егор забрал себе маршальский мундир Ивана Пантелеевича со всеми его Золотыми Звездами Героя Советского Союза и дюжиной орденов. Она предлагала брату во избежание недоразумений и обид сдать мундир вместе со всеми регалиями в музей, но давно прилипший к Егору дружок Яков Караман подговорил его не делать этого. Ей достался фронтовой летный шлем отца, его полевая сумка, часы, белые парадные перчатки да потрепанная рукопись книги, которую Иван Пантелеевич так и не успел окончить. Все это Вера Ивановна вскоре передала в музей авиации.
А маршальский мундир пылился в шкафу прихожей новой квартиры Егора Ивановича, над свалкой пустых бутылок из-под водки и коньяка. Затесавшийся в лучшие друзья Кородубова-младшего Яков Караман тоже любил выпить, но знал меру и был себе на уме. Этот модно одетый и хитроглазый мужчина с дипломом врача-венеролога называл себя то военным историком, то писателем, то антикваром, то патриотом.
Он каким-то ловким образом влез в доверие Егора Ивановича еще при жизни его отца и уже тогда начал делать свой тайный бизнес на знакомстве с его семьей.
Он то ли в шутку, то ли всерьез называл себя еще и пресс-секретарем маршала, когда иностранные журналисты хотели взять интервью у Ивана Пантелеевича. Караман через Егора Ивановича решал этот вопрос, но не признавался ему, что требует с иностранцев деньги.