Страница 15 из 21
В приемной горбольницы Гартин часа два ждал ведущего врача.
– Значит так, – усталым голосом сказал Петру Петровичу врач, растирая лоб, – ситуация не безнадежная, но очень сложная. Вашей жене нужна операция. Скажу без обиняков – дело это очень дорогое.
И лучше всех такие операции делают немецкие врачи… У них большой опыт… Советую. А пока вы будете решаться, мы сделаем все, чтобы не случилось наихудшего…
– Сколько стоит такая операция? – убитым голосом спросил Гартин.
– Думаю, что тысяч сто… Может, и сто пятьдесят, – ответил врач, – там нужны еще клапаны, особые клапаны… Немцы делают их лучше всех в мире, пожалуй…
– Сто пятьдесят тысяч… рублей? – спросил Петр Петрович.
Врач хмыкнул:
– Да вы что? Какие рубли? Доллары, конечно! Вас это удивляет?
После этих слов хирург посмотрел по сторонам, а затем в лицо Гартину, – при этом в глазах хирурга мелькнул какой-то неуместно насмешливый огонек. Он прижмурил один лисий глаз и почти шепотом добавил:
– Ну, насколько мне известно, вы – человек не бедный…
По дороге домой – и в автобусе, и в метро Гартин лихорадочно прикидывал, где ему добыть денег на операцию. И все время, все время, все время ему казалось, что даже совершенно незнакомые ему люди с каким-то странным подозрением глядят на него. И он поднял воротник пальто и поглубже натянул на лоб фуражку.
Но это проклятое чувство, что все вокруг попрежнему глядят на него вот такими же подозрительными, осуждающими, ненавидящими глазами стало неотступно преследовать его…
Приехав домой, Петр Петрович тут же принялся звонить дочке, чтобы сообщить ей о случившемся с Верой Алексеевной. Но сиплый женский голос все время отвечал ему что-то непонятное на английском. И на второй, и на третий день он так и не дозвонился до Варвары. Тогда он позвонил тестю – Илье Моисеевичу Шепелевичу и попросил его дать телефон зятя:
– Вы что, с ума сошли? – крикнул в трубку Шепелевич, – нас же прослушивают!
И отключил телефон.
– Как жить, как жить дальше? – горестно вздыхая, говорила Гартину жена, когда он пришел проведать ее в больнице, – мне бы лучше умереть, умереть поскорее, чтобы не испытывать всего этого стыда… Если я даже и умру, ты должен обменять квартиру!
– Верунь, квартиру нам можно, конечно поменять, уехать в другой район, в область даже, в деревню, – ответил он, – но от стыда… от совести куда уехать?
Однажды среди ночи в квартиру Гартина позвонили. Петр Петрович выглянул в дверной глазок – Варвара.
Она стремительно вошла в прихожую в мокром плаще мимо отца, даже не обняв, не чмокнув его в щеку. Откинула капюшон, пошла ходить по холлу нервными кругами и каким-то чужим ему голосом объявила:
– Значит так, отец, продаем дом и лечим маму. Я сама отвезу ее в Германию. Завтра я пришлю тебе людей, которые расскажут тебе, как надо продавать дом… Это мои люди. Они все знают.
И исчезла так же быстро, как и появилась.
Петр Петрович как был в ночной пижаме, так и остался сидеть в ней на диване. Посмотрел на часы, была половина первого ночи. И он стал одеваться. В последние недели ему больше всего нравилось это время – ходить за продуктами по темноте в магазин было удобно, меньше встречались соседи и просто знакомые жители района.
То самое проклятое, неотвязное чувство, что все вокруг по-прежнему глядят на него подозрительными, осуждающими, ненавидящими глазами все еще преследовало его…
Гартин вышел из подъезда и направился к магазину «Гастроном-24» по уже отработанному и нелепому маршруту – среди кустов скверика, через темную автостоянку, вдоль забора…
– Петрович, это вы? – вдруг услышал он в темноте знакомый голос Ивана Степановича Гайдаша, отставного майора-инвалида, недавно похоронившего жену. Он, как и Гартин, жил в этом доме с 1992 года.
Гартин подошел к нему, поздоровался.
– Вы случайно не в магазин? – спросил Гайдаш.
– В магазин.
– Будьте добры, купите мне сигарет и еще кое-что, – майор отставил в сторону инвалидную палку и полез в карман.
– Что еще купить, Степаныч?
– Да водки мне купите, пожалуйста… Ну и на зуб че-нить… А стаканчик у меня есть… Я бы сам до гастронома дополз, да куда мне, считай, на одной ноге…
– Степаныч, спрячь кошелек, – сказал ему Гартин, – я сейчас вернусь.
Петр Петрович купил Гайдашу блок сигарет, литровую бутылку водки, набрал закуси. А заодно и разнообразной снеди для Веры Алексеевны – готовил ей передачку в больницу.
Гайдаш по-прежнему сидел недалеко от подъезда, на слабо освещенной светом уличного фонаря скамейке под липой. Завидев Гартина, он обрадовался и стал протирать мокрую скамейку носовым платком. Гартин поставил на нее купленные в магазине пластмассовые стаканчики и, открыв бутылку, налил в них водку, приготовил закусь. Гайдаш все еще пытался всучить ему какие-то деньги, но Петр Петрович строго отрезал:
– Спрячь, тебе говорю.
Гайдаш подрагивающей рукой взял стаканчик с водкой, коснулся им стаканчика Гартина и сказал торжественно:
– Ну, – за приятную ночь!
Они выпили и стали закусывать. Гайдаш неспешно расспрашивал Гартина про здоровье Веры Алексеевны, еще про что-то, но при этом и словом не обмолвился про Юрия и Варвару, – словно их и не было на этом свете вовсе. А когда выпили по третьему или четвертому разу, повспоминали общих знакомых офицеров, – еще живых и уже мертвых, – Гайдаш снова закурил и осторожно, перейдя почти на шепот, сказал:
– Знаю, неприятности у вас большие… Я и в газете читал, и по телевизору рассказывали… Переживаете, небось… Я понимаю, я понимаю… Вот жизнь какая – беда бывает и от богатства… Но вы же порядочный человек… Вас же здесь так уважительно замполитом даже бабушки называли… Как можно было вот так влипнуть? Домина – аж за три миллиона зеленых американских денег! Уму моему непостижимо! Зятек поделился?.. Алиграх… Или как?
Гартин не ответил.
А Гайдаш все бубнил и бубнил:
– Н-даааа… Совесть – это вам не зассанные кальсоны… Ее не отстираешь…
– Степаныч, налей еще водки, – попросил Гартин. Гайдаш налил. Они снова выпили. Гартин встал со скамейки. Захмелевший Гайдаш снова пытался вернуть ему деньги за сигареты, водку и закуску. И все приговаривал: «Нехорошо получается». Гартин махнул рукой и направился к подъезду.
Вернувшись домой, он снял одежду, вымыл руки и сел за стол в своем кабинете. Взял чистый лист бумаги и написал: «Дорогая моя Верочка!»… А дальше его словно заклинило. Нужные ему слова не приходили на ум. Голова все еще кружилась от хмеля. Гартин снова закурил, виновато подумав о том, что жена часто устраивала ему нагоняи за табачную вонь. Он широко открыл форточку на кухне. Затем опять подходил к столу, где лежало начатое письмо жене и еще что-то писал. Письмо шло трудно. Гартин долго полоскался под душем. Снова курил и снова что-то писал. Затем открыл шкаф, достал оттуда парадную офицерскую форму с единственным орденом «За службу в Вооруженных силах СССР» III степени. Под ним пестрела увесистая гроздь медалей. Он пристально осмотрел воротник рубашки, – он был идеально чист, – Вера Алексеевна с лейтенантской его поры следила за этим строго.
Гартин положил форму на кровать жены. Сверху – офицерский кортик. Затем он еще раз покурил у открытой форточки на кухне. Уже светало. Дворник-киргиз старательно и звонко подметал двор метлой.
Гартин вошел в большую комнату, открыл домашний сейф, достал оттуда наградной пистолет и, зарядив магазин единственным патроном, передернул затвор.
Поцеловал портрет жены сквозь холодное стекло, прошел в спальню и лег на кровать поверх одеяла, не выпуская пистолета из правой руки…
Затем он приставил холодный ствол пистолета к виску…
Утром майору в отставке Ивану Степановичу Гайдашу очень хотелось похмелиться. Он мучительно думал, как это можно сделать. Вспомнил о его ночной выпивке с Гартиным, – на лавке у подъезда. Вспомнил, что наговорил Гартину каких-то нехороших слов. Подумал: «Наверное, обидел замполита. Да и деньги за выпивку ему не отдал». Повод еще раз повидаться с замполитом вроде выглядел убедительно – извиниться, деньги отдать. Ну а там, может быть, и выпить че-нить найдется.