Потерявший веру (ЛП)

И тишина.

Тишина.

Тишина.

Тело Люка напрягается, когда он разворачивается, чтобы приблизиться к комнате.

— Я сказал, — слышим мы, прежде чем раздаётся другое хныканье, указывающее, что русский физически перемещает женщину, — иди в грёбанную кровать, или я отрежу эти маленькие титьки и отвезу их к себе домой для моих собак.

Люк ещё раз застывает.

— Трахни себя сам, — мягкие едва слышимые слова, но язвительный вкус, что следует за ними, рикошетит из комнаты как выстрел.

— Я не допущу твоего неповиновения, suka! Залезай. На. Чертову. Кровать. Или, как только я отымею тебя своим членом, следующим будет мой нож, что трахнет твою грязную пи*ду.

Движение. Медленное перемещение тела по простыням, затем стон удовлетворения, сопровождаемый ударом, ударом, ударом трахающего толстяка.

— Сейчас? — шепчу я Люку, хотя не знаю, почему беспокоюсь сдерживать тон моего голоса, когда извращенец в другой комнате всё равно не услышит меня из-за своих похожих на свиной визг стонов.

Он качает головой.

— Нет. Оставайся здесь. Я хочу посмотреть, кого он привёл с собой.

Я киваю с пониманием. Мудро проверить сначала наши тылы, но слушать, как кого-то зверски насилуют на расстоянии не больше, чем в несколько метров, заставляет мои инстинкты кричать: «Уничтожь русского, а затем спаси женщину от любых новых травм».

Это то, как я устроен. Моя цель всегда состоит в спасении, лишь слегка заботясь о моей собственной безопасности, но обычно на моей стороне команда людей, чтобы сдерживать меня от преждевременного взимания долгов.

На этот раз у меня есть только Люк. Наши различия создают идеальный баланс.

Его безжалостная потребность в контроле противодействует моему врожденному желанию спасти тех, кто не может сделать это самостоятельно.

Люк стремительно перемещается в тени к передней двери, и я остаюсь один. Я закрываю глаза в бесполезной попытке отключить мои чувства, надеясь, что это поможет заблокировать звуки врезающегося толстяка в нежелающего партнера, вперемешку с несколькими ударами и проклятиями.

— Смотри на меня, suka. Смотри на меня, поскольку я трахаю твою пи*ду. А затем я трахну и твою задницу. Я собираюсь разорвать тебя пополам и заставить истекать для меня кровью.

«Жди Люка. Жди Люка».

Удар, удар, удар. Шум продолжается, темп увеличивается, и пружины кровати скрипят от его ещё более энергичной атаки. До тех пор, пока он громко и долго не стонет — его голос хриплый, когда ворчит что-то по-русски — и всё это резко обрывается заполненным болью рёвом:

— Ах ты ё*анная пи*да. Я убью т…

Влажный булькающий звук сопровождается глухим ударом. А затем тишина.

«Твою мать». Я знаю, что должен дождаться Люка.

Я спокойно поворачиваюсь и, не спуская глаз, смотрю на вход, ожидая его появления в любой момент.

Один, два, три, четыре… я заставляю себя подождать тридцать секунд, прежде чем поворачиваюсь лицом к открытой двери. Без каких-либо признаков Люка, я направляюсь к ней, мои шаги такие же тихие, как и комната передо мной.

Всё тихо — слишком тихо, пока я не слышу приглушенный звук кого-то двигающегося в спешке.

«Дерьмо. Что, если он уже убил её, или она жива и ожидает помощи?»

С такими мыслями в моей голове я медленно следую к свету, который льётся оттуда по темному полу. Всё ближе и ближе я подбираюсь к открытой двери — звуки движения изнутри так и не затихают. Рука поднимается — пистолет готов выстрелить, и я двигаюсь, прижавшись к стене с правой стороны от дверного проема, пока не желая выдавать своё местоположение. Маленькими бесшумными шагами, я проскальзываю до того места откуда могу рассмотреть лишь маленький угол внутри комнаты. Мне виден только один край односпальной кровати — простыни на ней удивительно чистые, и мои глаза продолжают осматривать голые стены и пол в поле моего зрения. Хотя я по-прежнему слышу движение, я всё ещё не могу никого разглядеть внутри.

Приняв решение, я резко двигаюсь с оружием на изготовке, всё моё тело оказывается в дверном проеме, пистолет готов выстрелить в любого, кто нападёт.

Но это был опрометчивый ход.

Несмотря на мёртвую тишину от моих передвижений, кто-то внутри услышал меня и нападает слева. Он ударяет по моему предплечью ножом, прежде чем появляется голая нога и выбивает пистолет из моей руки. Я полностью застигнут врасплох, когда то же самое лезвие прижимается к моим рёбрам.

— Не рыпайся, бл*дь, — скрежещет мягкий женский голос в моё ухо, когда я медленно поворачиваю голову в сторону напавшего, своим периферийным зрением я вижу длинные тёмные волосы.

Во время моего движения нож сильнее врезается в меня, разрезая мою кожу сквозь ткань одежды. Это не прямой удар, а больше предупреждение.

— Я сказала, — повторяет она, — не рыпайся, или я пырну тебя этим, а затем пристрелю.

Я встаю лицом вперёд, но не раньше, чем быстро осматриваю комнату непосредственно передо мной. Лужа крови разлилась на линолеуме, и тёмно-красные следы ведут прямо ко мне.

— Правильно, — шипит сбоку от меня женщина. — Я не слаба.

Мои глаза опускаются на пол у ближайшей стены, когда я вижу дело её рук, пока она продолжает:

— Твой друг слишком поздно выучил этот урок. Так что слушай, что я тебе говорю, или ты следующий.

Глава двенадцатая

Лили

«Дерьмо. Мне следовало догадаться, что русская свинья не один».

Я была так поглощена снятием этого бл*дского тёмно-красного платья, пропитанного спермой и кровью этого ублюдка, что практически пропустила приход нового мужика, пока не стало слишком поздно. И даже тогда я услышала его только потому, что сначала уловила его запах.

Он не пахнет как все остальные.

Его аромат прорвался сквозь зловоние телесных жидкостей и этих ужасных гребаных духов с запахом фиалок, как сильный ветер, стирая зловоние зла и смерти.

Его аромат тот же, что и у океана — дикий, но спокойный, успокаивающий, но опасный. И с украденным мною ножом у его бока (тем же, которым я только что отрезала у русского член и яйца) — я не боюсь его.

Но это не значит, что я снижу свою бдительность рядом с ним. Я научилась никому не доверять. Вера в человеческую доброту — убьёт тебя.

— Медленно шагай к ублюдку на полу, затем сядь рядом с ним спиной к стене, — я сильнее вжимаю нож в его бок — это может привести лишь к поверхностной ране, но хорошо подчёркивает мою точку зрения. — Не пытайся что-нибудь выкинуть. Мне нечего терять.

Я удивляю себя силой моего голоса и энергией в моих конечностях. Менее часа назад я едва могла шевелиться, и всё же прямо сейчас, несмотря на дрожь под моей кожей и бурление в моём животе, я чувствую себя почти непобедимой.

— Хорошо, я тебя услышал, — говорит мужчина пахнущий как океан, когда делает свой первый медленный и устойчивый шаг, а затем другой. Он останавливает примерно в футе от мертвеца, лежащего в луже собственной крови. — Ты хочешь, чтобы я сел в это? — спрашивает он, его голова кивает на беспорядок на полу перед ним.

— Это то, что я сказала.

Он тихо фырчит, но делает так, как я прошу, сначала опускаясь на свои руки и колени, а затем медленно поворачивается, пока его спина не прижимается к голой стене из шлакобетонного кирпича.

Я с удовлетворением смотрю, как кровь русского раскрашивает его руки и впитывается в его тёмную одежду.

С двумя повёрнутыми ко мне ладонями, с которых стекает кровь, он морщиться и спрашивает:

— Что теперь?

Хороший вопрос.

Прежде чем он стал частью уравнения, мой единственный план состоял в том, чтобы раздеться, натянуть запачканную кровью футболку, что я нашла в углу комнаты, и выбраться на хрен отсюда… я даже не знаю где нахожусь. Я могу быть в любой стране мира, насколько я знаю.

«Бл*дь. Что если я в России? Я никогда не сбегу».