Страница 28 из 38
«Вы не милее…» настораживает, сулит обидеть, но выдержана пауза – и комплимент обретает новое сияние, контрастируя с принижающей оговоркой. Изящный мадригал свидетельствует об искусстве поэта говорить комплименты, но не о глубине чувств поэта к адресату стихов. Соседство мадригала к Бакуниной с однотипными мадригалами к другим лицам подтверждает это.
Послания «К ней» и стихов о Голицыной оказалось недостаточно, чтобы возродить высокий духовный облик женщины, равный образу незабвенной или соотносимый с ним: образу незабвенной на неопределенное время назначено было угаснуть. Произошло это, возможно, по той причине, что настрадавшееся сердце убоялось пылких страстей, даже если они с положительным эмоциональным зарядом: любовь воспринимается синонимом страдания. Правда, иногда и страдание воспринимается отрадным. В послании «Тургеневу» любовь названа «милой сердцу мукой». Но подобный мотив не поддержан, мука сердца перестает восприниматься «милой».
В стихотворении «Мечтателю» поэт порицает адресата послания за то, что тот находит наслаждение «в страсти горестной» или, иначе говоря, рад своему пробудившемуся, но неутоленному желанию любить. Поэт не верит приятности такого переживания, считая чувство мечтателя самообманом.
Подобная страсть губительна, потому что человек не властен над ней, напрасны даже мечты о возвращении покоя, напрасна мольба:
Такое вот странное по форме стихотворение написалось в 1818 году. Здесь внешняя адресованность некоему условному «мечтателю» понадобилась лишь как средство прикрытия страстной исповеди-воспоминания. «Мечтатель» – это в сущности не кто иной, как сам поэт периода 1816–1817 годов. Теперь поэт отрекается от себя былого и пережитой мучительной страсти. Если в последних строках прямо прорвался «образ незабвенный», он упрятан в глубины памяти – и подальше. Сильная любовь воспринимается как «мрачная любовь»; забыть ее невозможно, но и возродить или повторить ее поэт не желает.
В «Мечтателю» сказываются рецидивы кризиса 1816–1817 годов. Итоги кризиса имеют позитивное значение для духовного возмужания поэта. Но духовные поиски художника (равно как и прогресс искусства в целом) решительно невозможно представить линейно и эволюционно – как простое накопление ценностей и углубление их. Обретения не обходятся без потерь. Опыт неразделенной и неутоленной страсти, где поэт прошел школу целомудрия и нравственной закалки, привел к душевной усталости. Только проблеском («К ней» и «Краев чужих неопытный любитель…») обозначился порыв к установлению высоких духовных отношений – и с «елеем надежды». Усталое сердце испугалось сложностей жизни и пылких страстей, ищет отношений, что попроще. И если на поле гражданской лирики пушкинская муза-прелестница потерпела серьезное поражение, то на поле лирики интимной, любовной муза-прелестница берет решительный реванш; сила ее такова, что позволяет врываться в зону господства сестры – певицы свободы.
Программно Пушкин возвращается на позиции эпикурейства. Доминирует молодое фрондерство, бесшабашная легкость, с какими не ставится, а устраняется проблема.
И далее, опять-таки в духе лицейских фантазий живописно представив предсмертные забавы, поэт на той же ноте заключает:
Вроде бы о трагическом явлении ранней смерти идет речь, но ни намека на трагедию. Жизнь равна только юности – это благо, поскольку наполнена только радостями и лишена «остылых» уныний. Новоселье гроба поэта не пугает, потому что такой жребий вытягивается добровольно. «Легкий пепел» символизирует легкую жизнь и такую же легкую смерть. Система воззрений здесь именем не называется, но ее эпикурейский контур прозрачен.
Подобные же воззрения развиваются в послании «К Щербинину». Здесь провозглашается безмятежный образ жизни.
В отличие от послания «Кривцову» предполагается не жизнь, равная юности, а нормальная жизнь, со старостью. Но и в эту даль поэт смотрит с невозмутимым спокойствием, грядущие утраты принимая разумеющимися.
«Дверь гроба» обозначена, но она не вызывает тревожных эмоций. Ракурс восприятия своеобразен. Истинные жизненные ценности всецело отнесены к юности. Они объявлены вечными, хотя юность не вечна. Просто с уходом юности ее ценности переходят из области практики в область воспоминаний (перевод реального в сферу сознания, замена первого вторым – это для Пушкина-поэта такой знакомый, такой интимно теплый процесс). Альтернативы ценностям юности не выдвигается. Расставание с оскудевшей на радости жизнью становится легким, не вызывающим никаких рефлексий.
Нам, отдаленным потомкам, не все ясно в этом стихотворении. Кто такая Фанни, упоминание о которой, не сомневается поэт, вызовет двойную улыбку? Щербинину это имя, вероятно, напоминало о чем-то приятном, а поэт всегда рад радости друзей. Для подобных деталей не обязательна расшифровка, ощущалась бы их эмоциональная атмосфера.
С самого начала рассматриваемого периода происходят значительные перемены в форме пушкинской любовной лирики. Закончилось время доопытной литературной игры, когда, лишенное возможности корректировки практикой, воображение поэта устремлялось вперед и нередко обеспечивало прогнозирующий, даже пророческий характер стихов. Теперь поэт с головой погружен в непосредственные впечатления бытия. Очень многие произведения становятся страницами его лирического дневника. Обобщенное их звучание не уничтожается и все-таки слабеет.