Страница 25 из 38
На духовное развитие поэта кризис оказал не только позитивное воздействие: скажутся и его отрицательные следствия. Но об этом – на новом материале – убедительнее можно будет сказать позже.
Восемнадцатилетний Пушкин выходил «на свободу». Позади оставались всего лишь годы учения, впереди – вся активная жизнь. Насколько же отличается от этой простенькой биографической раскладки исключительная насыщенность четырехлетней творческой жизни поэта! Быстрое перо Пушкина, обгоняя реальный опыт, сумело опробовать столько тонов, провело за собой поэта не только через обретения, но и через горечь утрат. Бурных чувствований, подаренных Пушкину музой в эти четыре года, большинству людей с избытком хватило бы на целую жизнь.
Значения краткого, в полгода, духовного кризиса Пушкина, первого в его жизни, никак нельзя преуменьшать. След его оказался глубок, и настроения, которые, казалось бы, преодолены окончательно, возобновляются в стихах конца 1817 года и даже в 1818 году.
В послании «Тургеневу» (1817) очень показательны штрихи к портрету пушкинской музы. Вначале она предстает (как это и было совсем недавно) сосредоточенной на единственном мотиве:
В конце же послания, возвращаясь к мотиву музы, поэт возрождает пережитое намерение оставить творчество:
Всецело инерцией кризисных переживаний наводнено послание «К * * *» (1817). Это проявляется и в частных деталях, когда поэт рисует себя даже «среди забав» омраченным «унылой думой», и в горьких афоризмах («Кто раз любил, уж не полюбит вновь…»), и в суровом финальном обобщении:
Стихотворение «Мечтателю» (1818) включает полемический мотив. С явной иронией передаются наивные мечты неопытного юноши, находящего приятность в томной грусти.
Поэт распознает в таких мечтах игру; поэту ведомо «страшное безумие любви», «яд», «бешенство бесплодного желанья», от чего он и остерегает «неопытного мечтателя».
И еще раз голос безумного чувства отзовется в «отрывке» 1818 года:
Представим себе: приведенные фрагменты попались бы нам на глаза при перелистывании тома пушкинской лирики петербургского периода. В таком случае было бы трудно понять и настроение, и смысл стихов. Другое дело, если мы, как и должно, воспримем стихи в контексте духовных поисков поэта. Теперь становятся вполне ясными и надрывная мрачность этих стихов, и неотвязность их. Становятся понятнее и последующие строки:
Отголоски кризисных мотивов в стихах 1817–1818 годов подтверждают правду этого переживания. Старые, зажившие раны ноют в непогоду…
Была недолгой полоса жизни, когда мотив мучительной, не реализованной иначе, как в слове, любви был почти единственным, сильно потеснившим на время все остальное. Этот мотив не исчез при перемене образа жизни, что доказывает: в основе мотива подлинная страсть, не литературная игра как дань популярному элегическому жанру. Сказанное не отменяет литературной формы переживаний поэта: надо точно определить характер литературности. Это ни в коей мере не графоманская дань моде, в основе переживания – неподдельный сердечный импульс. Но разработка мотива переводится в литературный план, и это важнее всего. Крайне трудно, практически невозможно идентифицировать поэтическое переживание с реально-биографическим, установить адресатов пушкинских стихов. Такие попытки активно предпринимаются, версий много: каждую невозможно бесспорно доказать, равно как невозможно со всей решительностью отвергнуть. Достоверного мало, все зыбко, неопределенно. Думается, ценность призрачных биографических фактов теряется окончательно: они сгорают в топке творческого воображения. Зато поэтический факт остается нетленным. Поверим поэту: реальным любовным отношениям предшествовал этап духовной драмы, всеохватывающей и мучительной, подготовившей сердце поэта к возможности пережить тончайшие оттенки эмоций. Эта драма воспитала мужчину, крепкого духом, способного устоять на краю бездны, исполненного великодушием, повелевающим тяжесть испытаний брать на себя.
Отголоски кризисных мотивов в новом периоде творчества вполне закономерно оттесняются на периферию, уступают первый план новым впечатлениям. Более существенно, что они сохраняются в стихах 1817–1818 годов, а как воспоминание – даже в стихотворении 1820 года.
Впрочем, мы имеем дело с лирикой, искусством динамичным: здесь самые броские формулы фиксируют лишь краткий миг, летучее состояние. Ситуативные формулы нельзя растягивать, придавая им универсальный характер. Очень важно, что сердце помнит свои раны, но раны лечатся, иначе неизбежен летальный исход.
Динамизмом настроений (в рамках самого текста) отличается стихотворение 1817 года «К ней».
Начало вполне отвечает тональности кризисных стихотворений. Далее поэт призывает на помощь воспоминания счастливых дней, на которые откликалась его муза: усилия тщетны.
Стихотворение прямо строится по схеме элегий кризисного периода, но здесь происходит резкий, немотивированный перелом настроения:
И если подвижное пушкинское настроение совершает столь крутые повороты даже в рамках отдельного стихотворения, то что же говорить о широком по диапазону пушкинском творчестве в целом.