Страница 22 из 38
Пушкин настолько поглощен болью сердца, что неохотно платит дань эротике даже в эпических формах, где личностное начало внешне может быть отстранено; такие пробы есть, но их всего две – «Амур и Гименей» и «Фиал Анакреона».
Эротические мотивы в лирике Пушкина осенью 1816 – в начале 1817 года инерционны и второстепенны, на первое место выходит лирика исповедальная.
Образ возлюбленной не прописывается, не конкретизируется, он даже не всегда предметно обозначается. Тут можно заметить такую тенденцию. С относительной определенностью образ подруги обозначен лишь в первом стихотворении обозреваемого этапа («Осеннее утро»). Даже здесь образ заменен формулами: поэт ищет, не находя, следы, оставленные «ногой ее прекрасной», произносит «имя несравненной», желал бы видеть в струях ручья «образ незабвенный». Линия проведена последовательно: даже первая деталь (следы ноги прекрасной), относительно предметная, фактически лишена предметности. Тон задает субстантивированное «несравненная»; в сущности, в таком же смысле хотелось бы ряд продолжить: прекрасная, незабвенная.
Установка не на изображение, а самое общее обозначение образа возлюбленной оказывается значимой и развивается. Эстафету принимает «Разлука». Хотя воспроизводится конкретное событие (эпизод прощания), нет никаких зарисовок подруги, есть лишь обращения: ты, прелестный друг. В стихотворении «Месяц» вспоминается счастливое свидание; немного и здесь предметности: сияние лучей луны «бледно, бледно озаряло / Красу любовницы моей». Вот призыв к Морфею:
Не правда ли: из этих сведений, даже если их собрать вместе, совершенно невозможно составить какое-либо определенное представление о той, кто смутил покой поэта. Причем в последующих стихотворениях даже таких деталей становится все меньше, а под конец они исчезают совсем.
Однако в максимальной сдержанности нельзя видеть недостаток художественного изображения, признак неопытности поэта. Напротив: здесь проявился удивительный художественный вкус и такт. Слишком возвышенный, предельно одухотворенный образ намечен; прекрасную, несравненную, незабвенную не захотелось рисовать грубым человеческим словом. Поэтому образ даже не намечен, он лишь указан – и оставлен в таинственной дымке. Ему просто противопоказано явственнее обнажать свой лик, что означало бы для несравненной (!) оказаться сравниваемой в одном поле зрения с Доридами, Хлоями и другими героинями эротических стихов. Добавлю, что сам поэтический взгляд направлен не вовне, а внутрь: объект изображения – не внешний, то, что происходит в сердце поэта.
Элегический цикл лицеиста Пушкина занимает этапное положение в формировании нравственного идеала поэта. Предпосылки были намечены чуть раньше – в пусть еще робкой тенденции смещения акцента от воспевания восторгов сладострастья в сторону духовности в любовных отношениях. Теперь можно говорить не просто о развитии этой тенденции, но о ее победе. Об этом свидетельствует высветленный облик возлюбленной. Но можно сослаться на не оставляющие никакой возможности для кривотолков размышления поэта:
Школа целомудрия, раскрытость к духовному содержанию любви – не последнее слово в поисках Пушкина. Очень скоро этим обретениям предстоит подвергнуться и искушениям, и испытаниям. Но выход в эту область духовных исканий сделан – и не пропадет. В пушкиноведении на последующем, более четком материале будет сделано наблюдение, что в лирике Пушкина складываются два типа героинь: «вакханка», «демоница» – и «смиренница», Мадона. Но корни этого явления уходят глубоко, в лицейскую лирику. Уже здесь обозначились два полюса, крайние, широко раскинутые в пространстве точки – и наметилось движение, когда сердце поэта поворачивается и в одну, и в другую сторону; возможности развития тут огромны.
В Лицее два женских типа носят другие определения (прелестница и несравненная), но суть их выявилась уже вполне четко. К типу прелестницы отношение Пушкина колеблется, что замечено самим поэтом: «мечтательных Дорид и славил, и бранил…» («Шишкову»). Отношение к образу несравненной устойчиво возвышенное. В кризисный период образ духовной героини доминирует. Позже в соперничестве с прелестницей она то, побеждая, выходит на первый план, то оттесняется в тень.
Незаурядное мужество проявлено Пушкиным при формировании облика несравненной. Все было бы логичнее, если бы импульсом служила счастливая, разделенная любовь. Но на таковую даже нет надежды. Поэт в разлуке с любимой. Только раз (и в первом стихотворении, «Осеннем утре») мелькнул некий срок разлуки («до сладостной весны»). Вскоре взгляд в будущее оборачивается вопросами сугубо риторическими:
А далее и риторические вопросы угасают. Вернее сказать, короткое время в сердце поэта происходит борьба между надеждой и безнадежностью. К Морфею поэт обращается с призывом:
Разлука все устойчивее осознается бессрочной, навсегда – до смерти. Подтверждением этому служит быстро возникший и повторяющийся мотив реакции возлюбленной на смерть поклонника. Впервые эта мысль вложена в уста певца («Наездники»):
В эпическом варианте Пушкин избирает более драматическую ситуацию. Надобно предполагать, что между певцом и его Эльвиной возник разлад с инициативой героини, которая остается жестокой даже после смерти героя. В своем сознании Пушкин проигрывает другой вариант, все-таки оставляя за героиней (правда, лишь с предположительной интонацией) право на последний жест великодушия. Пушкин предпочитает этот более мягкий вариант, где гуманизмом смягчены даже конфликтные отношения, где горький финал все-таки скрашен взаимным благородством; поэт готов уйти из жизни один, до последней черты не желая (заимствуя позднейшее слово) «печалить» предмет своих страданий, но рассчитывает и на ответное сочувствие.
Но пусть мечты на этом отрезке отраднее действительности: Пушкин не может позволить себе «вечным жить обманом» и не страшится смотреть в лицо самой суровой реальности. В послании «Князю А. М. Горчакову» (это стихотворение и в целом одно из предельно мрачных) исключаются какие-либо иллюзии и проигрываются самые безнадежные предположения: