Страница 18 из 38
Новым содержанием наполняется привычная для Пушкина оппозиция мечты/реальность, мечты воспринимаются средством преодоления душевных терзаний: «в мечтах потонет мука» («Разлука»).
Сразу же происходит броская внешняя трансформация мотива: мечты уподобляются сновидениям («Осеннее утро», «Разлука», «К Морфею»).
Многократные призывы к снам всегда изображаются успешными; удивительно, что повелевать мыслями в процессе бодрствования оказывается невозможным. Вот итоговая строфа послания «К Морфею»:
Устойчивое противопоставление снов яви (с предпочтением снов) достигает кульминации в стихотворении «Пробуждение».
И получается так: поскольку сны – это все-таки реальность (духовной жизни человека), поскольку реальная жизнь лишена радостей, сны и воспоминания о них становятся достоянием и бодрствования.
Поскольку сны воспринимаются единственным источником отрадных впечатлений, сны объявляются синонимом самой жизни:
Да, предстает фактом, что на этапе кризиса соотношение мечты и реальности смещается в сторону мечты. Но и тоскующий Пушкин не может полностью исключить императива реальности. Другой вопрос, какое эмоциональное отношение сопровождает подобное альтернативное решение. В «Стансах (Из Вольтера)» поэт сетует на утрату любви, мечтаний «первых дней» – как усладу печали «минутной младости моей»: утрата воспринимается катастрофически тяжкой.
Эмоциональная оценка здесь предельно экспрессивна: мечты – сладостные, прощание с ними равносильно прощанию с самой жизнью, но у Пушкина не дрогнет голос назвать зов мечты «обманами». (См. также в послании «Князю А. М. Горчакову» (1817): «Увы! нельзя мне вечным жить обманом…») Это делает выбор предрешенным: как ни тяжелы «утраты», о которых приходится «сожалеть», но жить «обманами» все же нельзя. Пушкин делает уступки столь естественным слабостям, но не перестает быть мужественным человеком.
Широкая переоценка духовных ценностей на этапе кризиса приводит к смещению их по ценностной шкале. Умозрительно они остаются ценностями, но для поэта они утрачены. Своеобразный идеал жизни, основанный на прежних ее опорах в ранней лирике, наиболее развернут в послании «Князю А. М. Горчакову»; естественно, теперь все это адресовано товарищу и начисто отсекается от личного опыта:
Собственная жизнь поэта воспринимается наполненной преимущественно утратами и лишениями: это основной мотив «кризисной» лирики.
Жизнь поэта (какою он сам представляет ее в стихах) настолько оскудела радостями, настолько поэт свыкся с мучениями, что мир духовных ценностей опрокидывается вверх дном: в ранг положительных ценностей переходит то, что недавно было их антонимами.
Здесь все построено на оксюморонах. Наслаждение, опорное слово эпикурейства, сопровождено эпитетом «горькое». Душа привыкла стремиться к наслаждению – и ценит его, хотя, за неимением иного, оно стало горьким. В финале: «Мне дорого любви моей мученье…» Как так – дорого мученье? Впрочем, слова выпускать нельзя: дорого не мученье, дорога любовь; но уж такая судьба, что любовь несет не радость, а муку. И выбор возникает такой: либо мука вместе с любовью, либо жизнь без муки, но и без любви.
В «Желании» дано итоговое решение. Но в стихах Пушкина встречаем и сам процесс раздумий, набор вариантов, выбор между которыми сделать мучительно трудно.
Да, это не тот выбор, когда категорично отбрасывается одно и не менее решительно утверждается другое. Тут каждое решение далеко от оптимального, каждое имеет лишь относительные достоинства и сопровождается чувствительным побочным отрицательным эффектом. Давайте оценим, какого рода задачи ставит перед собой юноша Пушкин. Совсем не важно, на каком материале они возникают. Неважно, что переживания аффектированы и литературно заострены. Но очень важен эффект самовоспитания, сам уровень мышления, решимость распутывать столь тугой узел противоречий.