Страница 8 из 24
Лишение свободы, а порой и жизни в средневековой Московии казалось единственно возможным способом остановить бегство людей в другие страны. В этом плане жизнь литовца М. Л. Глинского схожа с судьбой итальянца Аристотеля Фьораванти – зодчего Московского Кремля, не отпущенного великим князем Иваном III на родину и посаженного в тюрьму, или венецианского лекаря Леона, казненного по приказу Ивана III за неудачное лечение его сына Ивана Молодого. Подобная политика была продолжена великим князем Василием III, который, например, на просьбу прусского магистра вернуть ему его врача, отвечал: «Немец лечит одного из наших Вельмож и должен прежде возвратить ему здоровье, а после требовать отпуска в свою землю»[79]. Как писал по этому поводу Карамзин, «иноземцам с умом и дарованием легче было тогда въехать в Россию, нежели выехать из нее»[80]. Не помогали даже межгосударственные соглашения о взаимной выдаче людей, например со Швецией и Ливонией 1535–1537 годов, в которых отдельными пунктами стояло: «возвратить беглецов с обеих сторон» и «не казнить Россиян в Ливонии, ни Ливонцев в России без ведома их Правительств»[81]. Но договора хороши были только на бумаге, а в жизни бегство продолжало оставаться главным средством получения свободы.
Практика насильственного удержания специалистов и расправы над ними в случае опалы широко развилась при Иване Грозном, прославившимся разгромом немецкой слободы и гонениями на неугодных слуг. Так, семь лет при московском дворе удерживался житель Померании Альберт Шлихтинг, взятый русскими войсками в плен и приставленный в качестве слуги и переводчика к царскому лейб-медику и математику из Италии Арнольфу. В 1570 году Шлихтингу удалось бежать в Польшу, где он сначала составил «Новости из Московии, сообщённые дворянином Альбертом Шлихтингом о жизни и тирании государя Ивана», а потом на их основе написал «Краткое сказание о характере и жестоком правлении Московского тирана Васильевича», ставшее предметом пристального изучения в Европе. Оно обсуждалось «между папским нунцием в Польше и Ватиканом», который получил для папы Римского «канцелярскую копию» этого «Сказания», использовалось историком Александром Гваньини (Alessandro Guagnini) в пятой главе его «Описания Московии», первое латинское издание которого вышло в Кракове в 1578 году, а русский перевод появился в XVII веке в качестве рукописного приложения к «Истории о великом князе Московском» А. Курбского, наконец, в XX веке в России было издано сначала на латыни и фрагментарно Е. Ф. Шмурло в сборнике 1913 года «Россия и Италия», затем в 1934 году на русском языке 81А. И. Малеиным под названием «Новое известие о России времени Ивана Грозного. “Сказание” Альберта Шлихтинга»[82].
Приобретшее широкую известность почти сразу же после написания сочинение Шлихтинга вместе с тем не стало препятствием для приезда на Русь новых западных специалистов, и, например, в том же 1570 году посол Ивана Грозного в Лондоне нашел для царя очередного врача – вестфальца Елисея Бомелия (Eliseus Bomelius). Девять лет он был любимцем московского властителя и его «приближенным, оставившим о себе память “лютого волхва”, оговаривавшего и умертвлявшего неугодных царю людей путем отравления ядами»[83]. Но в 1579 году Бомелий попал в опалу, был арестован, подвергнут пыткам и брошен в тюрьму, где в том же году и умер. Жизнь сохранили лишь его жене – англичанке, за которую вступилась королева Елизавета, в результате чего она спустя пять лет после гибели мужа и уже при царе Федоре Иоанновиче смогла выехать из России.
В 1595 году король Франции Генрих IV обратился к царю Федору Иоанновичу с просьбой отпустить в Париж его доктора Павла, но и тут московский двор ответил отказом. Все это очень мешало развитию торговых и культурных связей Московского государства, но иного пути у него в условиях острейшего дефицита профессиональных кадров не было. Так, открытие в конце XV века Печорских рудников оказалось для Руси едва ли «не бесполезным за неимением людей искусных в горном деле», поэтому в Италию столетие спустя был срочно отправлен дворянин Вельяминов, которому было приказано привезти, «чего бы то ни стоило, мастеров, умеющих находить и плавить руду золотую и серебряную»[84].
Специалисты ценились тогда на вес золота, и их утрата воспринималась в качестве невосполнимого ущерба стране и ее правителю. Например, когда в 1547 году саксонец Шлитт по поручению Ивана Грозного решил отобрать в Европе для Московии «художников, лекарей, аптекарей, типографщиков, людей искусных в древних и новых языках, даже теологов» и обратился за разрешением к Карлу V, то император, дав Шлитту «грамоту с дозволением искать в Германии людей, годных для службы Царя», поставил обязательное условие «не употреблять их способностей ко вреду Немецкой Империи» и их собственной жизни[85]. Однако вредить в данном случае стали не московиты, а «сенаторы любекские, беззаконно посадившие Шлитта в темницу», после чего собранные им мастера разбежались и лишь единицы «сумели тайно проехать в Россию и были ей полезны в важном деле гражданского образования»[86].
В 1581 году английская королева Елизавета I отправила московскому царю лейб-медика Роберта Якоби с такими словами: «Мужа искуснейшего в целении болезней уступаю тебе, моему брату кровному, не для того, чтобы он был не нужен мне, но для того, что тебе нужен. Можешь смело вверить ему свое здравие. Посылаю с ним, в угодность твою, аптекарей и цирюльников, волею и неволею, хотя мы сами имеем недостаток в таких людях»[87]. Иностранцев завозили в Московию и частные лица, например, братья Строгановы, нанимавшие для своих заводов голландских мастеров, медиков и аптекарей. В итоге, к концу XVI века только в русской армии служило «4300 немцев и поляков, 4000 казаков литовских, 150 шотландцев и нидерландцев, 100 датчан, шведов и греков», а также имелось два морских корабля, купленных и снаряженных в Любеке, «с кормщиком и матросами немецкими, там нанятыми»[88].
Параллельно развивалось обратное движение – поиск россиянами лучшей доли на чужбине, ставший особенно заметным в период правления Ивана Грозного: «Ужас, наведенный жестокостями Царя на всех Россиян, – писал Н. М. Карамзин, – произвел бегство многих из них в чужие земли. Князь Димитрий Вишневецкий служил примером; …он не захотел подвергать себя злобному своенравию Тирана; из воинского стана в южной России ушел к Сигизмунду, который принял Димитрия милостиво и дал ему собственного Медика, чтобы излечить сего славного воина от тяжкого недуга, произведенного в нем отравою. <…> Вслед за Вишневецким отъехали в Литву два брата, знатные сановники, Алексей и Гаврило Черкасские, без сомнения угрожаемые опалою»[89]. Однако самым известным среди знатных московских беглецов стал князь и воевода Андрей Курбский, в 1564 году бежавший, опасаясь расправы, по «подробной росписи дороги до литовского рубежа»[90].
Курбский снискал славу первого русского политического эмигранта. Он был единственным в Московии, кто решился публично отстоять свое право на уход в Литву, доказать царю, что он – «из земли <…> без вины изгнанный», «скиталец, жестоко оскорбленный», – не является предателем: «А то, что ты пишешь, именуя нас изменниками, – говорил Курбский Грозному, – так мы были принуждены тобой против воли крест целовать, ибо есть у вас обычай, если кто не присягнет – то умрет страшной смертью», а между тем известно, «что если кто-либо по принуждению присягает или клянется, то не на того падает грех, кто крест целует, но всего более на того, кто принуждает»[91]. В своем третьем послании царю Курбский, ссылаясь на Священное Писание и жизнь Христа, пытался обосновать право человека на эмиграцию и объяснить Грозному, что он, православный государь, идет «против слова господня: “Если… преследуют вас в городе, идите в другой”». Выбор между жизнью в изгнании и смертельной опалой на родине был однозначно решен князем в пользу эмиграции. Однако не все было так просто, ибо Курбский «как князь имел право выбирать своего сюзерена, но как воин, командующий войсками, он бежал не по совести» и «отъехал» от Ивана Грозного в нарушении всех московских норм и понятий, да еще в период Ливонской войны[92].
79
Там же. С. 697.
80
Там же.
81
Там же. С. 719.
82
Симонов Р. А. Врач Ивана IV Арнольф: историографический миф и исторический факт // Вопросы истории. 1998. № 5. С. 108, 111; Гваньини А. Описание Московии / пер. с лат. М.: Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина, 1997. – 182 с.; Новое известие о России времени Ивана Грозного. «Сказание» Альберта Шлихтинга / пер., ред. и примеч. А. И. Малеина. Л.: АН СССР, 1934. – 62 с.
83
Морозов Б. Н., Симонов Р. А. Новые данные о врачевании при Иване Грозном // Архив наследия – 2003. М.: Институт Наследия, 2005. С. 375.
84
Карамзин Н. М. История Государства Российского. С. 1043. (Выделено мной – Т. П.)
85
Там же. С. 749.
86
Там же. С. 750.
87
Там же. С. 947.
88
Там же. С. 1038, 1042.
89
Там же. С. 832.
90
Скрынников Р. Г. Бегство Курбского // Прометей. Историко-биографический альманах серии «Жизнь замечательных людей». Т. 11. М.: Молодая гвардия, 1977. С. 293.
91
Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским / текст подг. Я. С. Лурье, Ю. Д. Рыков. М.: Наука, 1993. С. 170.
92
Лихачев Д. С. Указ. соч. С. 622.