Страница 9 из 24
Анализируя поступок князя Курбского, Н. М. Карамзин писал: «Бегство не всегда измена; гражданские законы не могут быть сильнее естественного: спасаться от мучителя; но горе гражданину, который за тирана мстит отечеству!», и Курбский «возложил на себя печать стыда» когда вместе с поиском «убежища от гонителя в самой Литве, к несчастию, сделал более: пристал ко врагам отечества. Обласканный Сигизмундом, награжденный от него богатым поместьем Ковельским, он предал ему свою честь и душу; советовал, как губить Россию, упрекал Короля слабостию в войне; убеждал его действовать смелее, не жалеть казны, чтобы возбудить против нас Хана – и скоро услышали в Москве, что 70 000 Литовцев, Ляхов, Прусских Немцев, Венгров, Волохов с изменником Курбским идут к Полоцку; что Девлет-Гирей с 60 000 хищников вступил в Рязанскую область… Сия последняя весть изумила Царя» и уже «все добрые Вельможи казались ему тайными злодеями, единомышленниками Курбского; он видел предательство в их печальных взорах» и «требовал доносов…»[93]. Изведя весь, оставшийся в Москве род Курбского, включая его мать, жену и сына, Грозный на этом не остановился и в 1565 году развязал опричнину, которая, однако, лишь увеличила число беглецов: известных (Владимир Заболоцкий, Давид Бельский и другие) и неизвестных, так что путь, застолбленный Курбским, уже никогда не пустовал: «А нас на Руси не почитают и за пса смердящего. Отбегаем мы… из работы вечные, из холопства невольного, от бояр и от дворян государевых, да здесь прибегли и вселились в пустыне непроходимой», – говорили они, имея в виду бескрайние степи Дикого поля[94].
Бегство русских людей из страны стало для московской власти большой проблемой. Иван Грозный не понимал, как мог Курбский и ему подобные примкнуть «к врагам христианства» и к «нашему недругу королю Сигизмунду», уйти в страну, «где нет христиан», где цари «послушны епархам и вельможам» и «только по имени и по чести цари, а властью нисколько не лучше раба»[95]. В свою очередь Курбский спрашивал царя: «…Чем прогневали тебя христиане – соратники твои?», за что нам, «несчастным, воздал, истребляя нас и со всеми близкими нашими?»[96]. В ответ звучало грозное: «А жаловать своих холопов мы всегда были вольны, вольны были и казнить», и он, государь, обязан «держать свое царство в своих руках, а своим рабам не давать господствовать», не подражать «безбожным народам», у которых «цари своими царствами не владеют, а как им укажут их подданные, так и управляют. Русские же самодержцы сами владеют своим государством, а не их бояре и вельможи!»[97].
Одним из веских аргументов для Ивана Грозного как представителя консервативного мышления, объяснявшего современное положение вещей ссылкой на Священное Писание, на «старину» и прошлые достижения, были слова апостола, который «повелевает спасать страхом»[98], однако бегство Курбского подрывало его убежденность, не давая покоя ни в чем. Недаром Грозный наставлял своих московских гонцов: «Если будет говорить с вами в Литве Князь Андрей Курбский или ему подобный знатный беглец Российский, то скажите им: ваши гнусные измены не вредят ни славе, ни счастию Царя Великого: Бог дает ему победы, а вас казнит стыдом и отчаянием. С простым же беглецом не говорите ни слова; только плюньте ему в глаза и отворотитесь»[99]. На это Курбский отвечал, что не желает «служить отечеству неблагодарному, где добродетель губит и слава безмолвствует»: «Един царствуешь без мудрых советников; един воюешь без гордых воевод – укорял он Ивана Грозного в 1579 году, вопрошая – и что же? вместо любви и благословений народных, некогда сладостных твоему сердцу, стяжал ненависть и проклятия всемирные… Позор, позор для венценосца, некогда столь знаменитого!»[100].
В Великом княжестве Литовском А. Курбский прожил до конца своих дней. Он умер в мае 1583 года в подаренном ему королем Сигизмундом II Августом имении Миляновичи под Ковелем. Царь Иван Грозный пережил своего врага лишь на несколько месяцев, скончавшись в марте 1584 года. Вступивший на престол Федор Иванович, как писал Н. М. Карамзин, «хотел возвратить отечеству изгнанников и беглецов Иоаннова царствования, не столько из милосердия, сколько для государственной выгоды» и «посылал к ним милостивые грамоты – именно к князю Гаврилу Черкасскому, Тимофею Тетерину, Мурзе Купкееву, Девятому Кашкарову, к самому изменнику Давиду Бельскому (свойственнику Годунова), – обещая им забвение вины, чины и жалованье, если они с раскаянием и с усердием явятся в Москве, чтобы доставить нам все нужные сведения о внутреннем состоянии Литвы, о видах и способах ее политики. Федор прощал всех беглецов, кроме несчастного Курбского (вероятно, что его уже не было на свете) и кроме нового изменника, Михаила Головина»[101].
Князь Курбский для московской власти навсегда стал не просто «нежелательной персоной», а лютым врагом; он же, «владея городами и селами в Волыни, ни в богатстве, ни в знатности не находил успокоения; …искал утешения в дружестве и в учении; зная язык латинский, переводил Цицерона; описал славное взятие Казани, войну Ливонскую, мучительства Иоанна… и тосковал о России, с чувством называя оную своим любимым отечеством»[102]. Главным сочинением Курбского в эмиграции, помимо его писем Ивану Грозному, стала «История о великом князе Московском», в которой он не только подробно описал период правления царя Ивана IV, но и дал развернутую критику установленного им тиранического режима и опричнины, обосновал программу реформ по ликвидации неограниченной формы правления и превращения России в сословно-представительную монархию.
На чужбине Курбский не стал литовцем, не примкнул к католикам, не изменил православию, более того, в условиях развития реформационного движения и еретических учений принял на себя роль его ревностного заступника и апологета, поборника единения всех православных и противника унии с польско-литовской католической церковью, которая на территории Речи Посполитой мечтала об униатстве. В Литве «Курбский написал “Историю о осьмом соборе”, резко тенденциозное антикатолическое произведение, в котором, излагая историю Ферраро-Флорентийского собора, рисовал в самых черных красках деятелей католической церкви и осуждал заключенную на соборе унию»[103]. Помимо неприятия католичества, Курбский развернул борьбу и с другой угрозой православию – учением Феодосия Косого – религиозного вольнодумца, противника церковной иерархии, мечтавшего освободить христианство от чуждых ему наслоений и возродить его исходную чистоту. За это в Московии он вместе с единомышленником Игнатием был отдан под суд, от которого им в 1554 году удалось сбежать в Литву, где их взгляды нашли понимание и живой отклик среди местного населения. Курбский, опасаясь разномыслия среди православных литовской земли, обратился с «Епистолией ко Кодияну Чапличю» – польскому пану, примкнувшему к учению Феодосия Косого, в которой разъяснял его неправильность и вредность. Однако такая стойкая приверженность Курбского православию никак не изменила суждения о нем в Москве. Тем не менее московская власть не смогла вычеркнуть его из истории России и мира, а переписка князя с Иваном Грозным вошла в число ценнейших письменных памятников отечественной культуры эпохи Средневековья.
К числу важных литературных памятников Руси второй половины XVI века относятся и послания Ивану Грозному другого русского эмигранта – нестяжателя, бывшего игумена Троице-Сергиева монастыря старца Артемия. За свои взгляды, несогласные с позицией иосифлян, он был осужден за ересь, отлучен от церкви и сослан на пожизненное заточение в Соловецкий монастырь. Однако в 1555 году старцу Артемию вместе с некоторыми другими еретиками удалось бежать в Литву, сначала в Витебск, а потом в Слуцк, где он занялся активной защитой православия, в том числе при поддержке и покровительстве князя Андрея Курбского. На чужбине старец Артемий, полный «любовью ко единоплеменной России», переводил на церковнославянский язык религиозную литературу, преподавал богословие, сочинял апологетические и полемические послания. Два из них были адресованы царю Ивану Грозному, которому старец говорил: «Подобает православному царю правостию и кротостию Христовою и с рассмотрением вся творити»[104]. Но ни «правости», ни «кротости Христовой», по мнению ряда жителей Московии, у русского самодержца не замечалось, что вело к росту числа беженцев из страны.
93
Карамзин Н. М. История Государства Российского. С. 832, 835, 837.
94
Воинские повести древней Руси / под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949. С. 68.
95
Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. С. 123, 131, 156.
96
Там же. С. 119.
97
Там же. С. 126, 136.
98
Там же. С. 128–129.
99
Карамзин Н. М. История Государства Российского. С. 852.
100
Там же. С. 898, 910.
101
Там же. С. 980.
102
Там же. С. 910.
103
Казакова Н. А. Западная Европа в русской письменности XV–XVI веков. С. 223.
104
Вилинский С. Г. Послания старца Артемия (XVI века). Одесса: Экономическая тип., 1906. С. 123–128; Зайцев Д. М. Из истории взаимовлияния восточнославянских культур: старец Артемий и князь Андрей Курбский о религии, философии, государственности. Минск: Частн. ин-т упр. и предпринимательства, 2007. – 104 с.; Он же. Апология православия на землях Великого княжества Литовского: старец Артемий (Троицкий) и князь Андрей Курбский // Вопросы религии и религиоведения: научно-теоретическое приложение к журналу «Государство, религия, церковь в России и за рубежом»: Сб. ст. М.: Медиапром, 2011. Вып. 7: Религиоведение Беларуси. Ч. 2: Очерки истории религиозно-философской мысли Беларуси. С. 146–149.