Страница 13 из 24
Этот аппарат был утонченно разработан византийской мыслью, и ознакомление с ним заняло длительный этап русской истории. «Во многих памятниках книжности Древней Руси можно найти византийскую эсхатологию. Это отчасти верно, но только отчасти. Проблема не в эсхатологии, а в имплементации эсхатологической ответственности, в пространстве объяснения, доведения до сердца человека отсутствия противоречия между ограничением метафизического планирования и необходимостью планирования практического»[70] [70].
Именно эта задача стояла перед русским народом в наиболее кризисный момент его истории в XIII веке. И решалась эта проблематика неодинаково на севере Руси и на юго-западе. И решалась она, конечно, не только княжеской инициативой. Церковь выполняла контролирующую функцию. Она задавала стандарты, в частности для политики, контролируя и зачастую определяя поведение политиков в критические моменты. Именно Церковь, и не только Русская православная церковь, но и Константинопольский патриархат в конечном итоге стали вдохновителями русских князей в вопросе перехода византийской «политической харизмы» на Русь.
Метафизическая конструкция трансляции империи была разработана именно в Константинополе для собственных политических нужд, когда потребовалось обоснование перехода политической харизмы от Рима Ветхого к Риму Новому. Суть этой идеологемы сводилась к следующему: «Есть некое харизматическое явление – это империя, царство, которое вечно, которое пребудет до конца мира, и оно может перемещаться по разным странам»[71] [71].
Византийцы считали, что до конца времен империя останется с центром в Константинополе. Но события начала XIII века поколебали в них уверенность в этом. Мифологема ожила и дала свои национальные всходы во многих европейских державах того периода. Ощущение того, что корабль вечной империи двинулся с берегов Босфора к северу на Руси, впервые было осознано в Галицком княжестве древнерусского политико-культурного пространства. Но почему при всех равных условиях именно Москва, как наследница Владимира, стала Третьим Римом, а не Киев или Галич? Размышления над этим феноменом приводят нас к убеждению, что максимализм православной идеи требует сильного государства по критериям внутренней сплоченности, политической мощи, определяемым единовластием. Главный принцип православной государственности – симфония властей, симфония Церкви и Царства – требует того, чтобы государство было равнозначным партнером Церкви в ее экклезиастическом дерзании. А это партнерство по-своему двух абсолютных институтов – власти мирской и власти духовной – осуществимо только при единодержавной власти монарха. Слабое, «минимальное» государство, являющееся идеалом поздней по времени своего идейного оформления западной либеральной традиции, неизбежно превращается в служанку аристократических социальных групп, имеющих силу либо диктовать свою групповую волю государственной власти, либо просто покупать ее, если речь идет об олигархии. Чтобы идти по пути наибольшего сопротивления, против интересов сильных социальных страт, государство само должно быть сильным и централизованным, стоящим над противоборствующими общественными силами и интересами. Это важное наследие византийской политической мысли было в полной мере усвоено еще крестителем Руси, князем Владимиром, и его потомком, Владимиром Мономахом. А после периода раздробленности и феодальных войн – дедом Александра Невского, князем Всеволодом Большое гнездо и им самим. И источником своим эта политическая парадигма имела идею симфонии властей, сформулированную в VI веке императором Юстинианом. В знаменитой 6-й новелле Юстинианова Кодекса провозглашалось, что величайшие дары Божии, данные людям высшим человеколюбием, – это священство и царство. Первое служит делам божеским, второе заботится о делах человеческих. Оба происходят из одного источника и украшают человеческую жизнь. Поэтому цари ревнуют о благочестии духовенства, которое, со своей стороны, постоянно возносит свои молитвы о них Богу. Когда священство бесспорно, а царство пользуется законной властью, между ними будет доброе согласие – симфония верховной власти.
Отечественных исследователей давно интересует вопрос об особенном характере власти князей в домонгольской Руси. «Недаром в некоторых летописных сводах они именуются самодержцами. Никакого самодержавия ни в киевские, ни в удельные времена наука не признает, но она издавна обращала внимание на отсутствие общественных сил, оспаривавших у князей власть или инициативу. На протяжении всей тысячи лет не видим ничего похожего на общественность в том смысле, в каком она существовала на Западе: ни феодальных сеймов, ни городских общин, ни даже дворянской фронды. Дворянство, городское сословие, самые города – суть создания государственной власти… Исследование А.Е. Преснякова о княжеском праве в древней Руси обнаружило в нем источник всех институций – военных, административных, экономических и социальных. Даже знаменитые вечевые порядки представляются результатом княжеской политики. Все, что было “общественного” – вроде крестьянского самоуправления, земских соборов, пореформенных земств, – обязано своим бытием государственному законодательству»[72] [72].
Далеко не случайно особенно востребованным на Руси со времен Владимира Мономаха оказалось наследие византийской мысли, связанное с образом «государя-священника». В своей книге «Император и священник» французский востоковед Жильбер Дагрон показал, «что в формировании образа византийского императора принципиально важное, гораздо большее значение, чем римская имперская традиция, оказала ветхозаветная традиция, то есть соотнесение византийского царства с царством царя Давида, Соломона и других ветхозаветных владык»[73] [73].
Именно эта ветхозаветная традиция нашла себе яркое воплощение в программе рельефов Дмитровского собора во Владимире-на-Клязьме, строившегося как храм-реликварий для святынь, связанных с именем св. Дмитрия Солунского, и который являлся домовой церковью князя Всеволода Юрьевича, действительно не чуждого царских амбиций. Об этом мы будем говорить ниже. Здесь же только отметим, что, согласно традиции, идущей от императора Диоклетиана, христианские императоры Ромейской империи назывались автократорами и имели в качестве соправителей царей-василевсов. Василевсы управляли определенными областями империи. Затем этот титул стал раздаваться сопредельным властителям. Например, титул василевса получил князь болгарский Борис, в крещении Михаил. Ряд отечественных исследователей обоснованно считает, как мы указывали выше, что василевсами были и некоторые великие князья на Руси. Креститель Руси князь Владимир был женат на ромейской принцессе Анне и имел право на этот титул. Неслучайно более поздние летописные источники называют его царем. Владимир Мономах был сыном ромейской принцессы и великого князя Всеволода. Предание о «Мономаховых дарах» однозначно говорит в пользу того, что и он был признан василевсом ромейскими императорами. Это политическое наследие, до поры не актуализированное средневековой русской общественной мыслью, стало тем кумулятивным зарядом, который и выстрелил в тот момент, когда пала под ударами крестоносцев столица автократора – Константинополь. И уже василевсы православных народов стали вполне законно, по понятиям средневековья, претендовать на полноценное автократическое наследие.
Несомненно, при постижении социально-политических процессов в Северо-Восточной Руси, начавшихся с середины XII века, одним из несомненных и важных аспектов станет факт глубокого постижения Русью византийской культуры. Важнейшее место в вопросе восприятия византийского наследия должно было быть исследование усвоения того идейного багажа, который византийская культура пестовала и расширяла со времен Юстиниановой новеллы. Более чем вероятно, что с трудами этого императора по вопросам государственного и церковного строительства, догматического богословия русские люди раннего средневековья в том или ином объеме, прямо или опосредовано были знакомы. Это предположение тем более вероятно, что труды Юстиниана в самой Византии воспринимались как фундаментальные, лежащие в основании государственного строительства, взаимоотношения царства и церкви. Иными словами, эти труды, выражаясь языком современной науки, стали по сути своей культурообразующими. Одновременно мы видим, что византийская властная парадигма находила на русской почве особенно благоприятные условия, которые не имела и в Империи. Но мы были бы далеки от истины, если бы не отметили, что далеко не только единодержавие Рюриковичей определяло особенности нарождающейся русской цивилизации, ставшей не наследницей Византии в полном смысле слова, но унаследовав от Империи вселенскую историческую миссию – быть государственным ковчегом главной святыни – веры. На Руси именно «святость была национальным идеалом, и это сильно отразилось на всей нашей истории… Святая Русь – это уникальный цивилизационный проект со своей миссией… «Святая Русь», – писал академик Д.С. Лихачев, – это прежде всего святыни Русской Земли в их соборности, в их целом. Это ее монастыри, церкви, священство, иконы, священные сосуды, праведники, святые события истории Руси. Все это как бы объединялось в понятии Святая Русь, освобождаясь от всего греховного, выделялось в нечто неземное и очищенное, получало существование и внеземного, реального и было бессмертным»[74] [74].
70
Там же. С. 158.
71
Там же. С. 163.
72
Цит. по: Дверницкий Б.Г. Указ. соч. С. 57–58.
73
Цит. по: Муравьев А.В. Указ. соч. С. 164.
74
Цит. по: Дверницкий Б.Г. Указ. соч. С. 97–98.