Страница 12 из 24
Для целей нашего исследования важно осмыслить то идейное наследие, которое хранила Русская православная церковь домонгольского периода, наследия, которое было заимствовано вместе с крещением у империи ромеев. Нам необходимо уточнить, каким виделось имперское наследие на Руси от князя Владимира до времен князя Александра Невского. Чем был для средневекового русского человека Рим Ветхий и Рим Второй? Вопрос состоит в том, что в нашей национальной идентичности получило импульс от Византии именно в эпоху от крещения Руси до периода монгольского нашествия. Важно понять, каким наследием, политического и культурного свойства, могла в период от крещения Руси при князе Владимире до XIII столетия поделиться с Русью Ромейская империя, падшая под ударами крестоносцев в 1204 г., какая институциональная парадигма могла быть воспринята древнерусским народным сознанием, скорректировав мировоззрения этноса. «Мы должны смотреть на социальные институты, на их структуру и поведение, на то, каким образом эти институты функционируют в обществе»[66] [66].
В рамках нашего исследования очень важной в концептуальном отношении представляется мысль о том, что важнейшим идеологическим постулатом, определявшим мировоззрение Ромейской империи и стран «византийского культурного круга», являлся постулат о том, что из православной вероучительной структуры нельзя опустить ни одной детали, без того чтобы не подверглась серьезной коррозии вся система. Страны, принимавшие крещение из «рук византийских василевсов», воспринимали византийскую доктрину целиком вместе с доктриной о верховной государственной власти, ее священным характером, которая содержалась в вероучительной структуре как ее неотъемлемый атрибут. Безусловно, именно доктрина о верховной власти и ее священный характер привлекали особое внимание правящих классов восточноевропейских стран, принимавших христианство по православному обряду.
В функции и структуре нарождающихся новых властных отношений на Руси в период после ордынского нашествия мы отчетливо можем видеть «византийское эхо», возможно даже в большей степени, чем это было прежде. Без внимательного анализа именно властной парадигмы иные, исходные византийские влияния в русской культуре того времени могут остаться незамеченными или показаться разрозненными случайными фактами, не включенными в систему. И нам крайне важно разобраться в таких культурных и политических явлениях того периода, которые отражают «отрефлексированное» понимание целей и ценностных установок рецепции византийского наследия.
Византийская тема особенно важна для понимания ряда исторических процессов интересующего нас периода в силу того, что именно на ее территории произошла встреча христианства и Империи, встреча, поставившая на повестку дня вопрос о новом синтезе и взаимоотношениях власти духовной и светской, эскиз которой был дан в работах Евсевия Кесарийского в IV в. В его работах наиболее выпукло прозвучала тема харизмы царской власти, осознаваемой как своего рода священство, что Михаил Пселл выразил эвфемизмом «таинство царства».
«В эпоху Средневековья, пожалуй, не было государства более политизированного и более идеологизированного, чем Византия. Именно в области политической идеологии, густо замешанной на религиозно-метафизической основе, византийцы создали такую сложную и богатую содержанием систему стандартов имперского сознания, которая в силу действия закона исторической корреляции (влияния более развитой культуры на менее развитую), да и просто в силу принципа imitation imperii не могла не отразиться и на других странах окружавшего Византию средневекового мира, в том числе и на Руси»[67] [67]. Необходимо иметь в виду, что формулировке духовно-политической, идеологической парадигмы Москва – Третий Рим, которая стала исторически необходимым преобразованием древней парадигмы о Руси как «Новом Израиле», предшествовали два трагических момента в судьбе уходящей в историческое небытие Византии. Первое – это фактическая уступка давлению Римского престола на Ферраро-Флорентийском соборе. Не только на Руси, но и в самой православной Ромейской империи это отступничество от православного вероисповедания воспринималось как верное свидетельство оправданности эсхатологических ожиданий конца мира.
Второе событие – падение священной столицы Империи. Взятие турками Царьграда в 1453 г. только подтвердило самые пессимистические апокалипсические ожидания. Однако от нас не должен укрыться тот факт, что во времена Александра Невского поводов для эсхатологического пессимизма было гораздо больше. В 1204 г. Константинополь пал под ударами крестоносцев. Священная царская столица Вселенского Православия подпала под власть латинян. Важно отметить, что шок православного мира от этого события был значительно большим, чем во времена взятия Царьграда войском Мехмета Второго, войска которого уже давно держали столицу империи ромеев в кольце осады. В 1204 г. единство православной ойкумены де-факто и де-юре перестало существовать. На царское наследие стали претендовать государства периферии Византийского политико-культурного круга: Сербия, Болгария, Галицкая Русь и Русь Суздальская. Для русской государственности эти исторические претензии были подвергнуты суровому испытанию виде ордынского нашествия. Татарская конница, казалось, навсегда могла пресечь подобные претензии князей некогда единой и великой древнерусской государственности. И все же семена «византизма» именно тут дали свои самые сильные и жизнеспособные побеги. В первой трети XVI века старец Спасо-Елеазаровского монастыря Филофей в посланиях к дьяку М.Г. Мисюрю-Мунехину и великому князю Василию III сформулировал в окончательном виде парадигму русской державной самоидентификации, воспринимавшейся не только современниками старца Филофея, но и поколениями предшественников как идея исторического призвания Руси и ее народа, идея уникального места во всемирно историческом процессе.
В послании к великому князю отчеканена каноническая формулировка всенародных чаяний. «Блюди и внемли, благочестивый Царю, яко вся христианские царства снидошася в твое едино, яко два Рима падоша, а третей стоит, а четвертому не бытии». Необходимо понимать, что построения старца Филофея шли в фарватере древней и устойчивой традиции. Рим, по учению св. Андрея Кесарийского, является городом, удерживающим мир от пришествия Антихриста, тем последним Царством, где найдет себе прибежище Церковь. Одним из главных посылов в построении этой идеологемы был тот факт, что при переписи населения Римской империи при императоре Августе младенец Христос был «списан в римскую власть», т. е. учтен при переписи, став гражданином Империи. Гражданство самого Господа Иисуса Христа делало и саму империю сопричастницей вечности. Идея особого эсхатологического призвания русского народа и российской государственности нашла себе законченную словомысленную форму, обусловленную изменившимися историческими обстоятельствами. Если раньше идеологическая парадигма утверждалась в мысли о священном народе «одиннадцатого часа», то теперь на повестку дня встал и вопрос о «последнем эсхатологическом царстве».
Б.Г. Дверницкий совершенно справедливо говорил, что «идеологема “Москва – Третий Рим” является исторической доминантой России или представляет раскрытие русского хронотипа… Идея хронотипа о том, что событие не создается, не определяется сейчас пришедшими факторами, – последние приходят лишь затем, чтобы осуществить и выявить то, что начиналось в прошлом…»[68] [68].
Еще раз следует отметить, что этот хронотип в качестве осмысленной парадигмы был впервые изложен еще в «Слове о законе и благодати» митрополита Илариона. Безусловно, основополагающим, исходным моментом любой рефлексии по поводу своего места в мировой и священной истории было принятие русским народом православия из Константинополя. «Православие – это правильное понимание основ веры, а совсем не “правильное пение и славление”. Эти “слава”, точная мысль и точная жизнь и есть содержание понятия. Восточная ветвь христианства сложилась на территории Восточной Римской империи и сопредельных стран в ходе постепенной дифференциации с латинским Западом. Обычно православие понимают как вторую часть бинарной оппозиции западному христианству, но в действительности это уточнение, выправление единой первоначальной основы, которую латинский мир деформировал, “увел с пути”. Для достижения данной цели нужен логический аппарат, которого требует православие…»[69] [69].
66
Муравьев А. В. Византия как русская политея // Вестник Университета Дмитрия Пожарского. 2015. № 1(2). С. 156.
67
Дагрон Ж. Император и священник. Этюд о византийском «цезарепапизме» / Предисловие И.П. Медведева. СПб.: Филологический факультет СПбГУ: Нестор-История, 2010. С. 7.
68
Дверницкий Б.Г. Символ веры русского человека. СПб.: Русское философское общество, 2015. С. 31–32.
69
Муравьев А.В. Указ. соч. С. 157