Рыцарь Испании

Впрочем, он намеревался изменить его в любом случае. Возможно, его подвиги помогут ему снискать даже еще большую славу благодаря трудностям, с которыми он столкнулся в начале пути. Он стиснул зубы и обвел взором комнату. Ее украшали шелковые гобелены с изображением побед Франциска Первого, и все эти пики и флаги, мечи и кирасы, шатры и лошади вызвали в его душе такой же трепет, какой он чувствовал, глядя в глаза доньи Аны.

Взволнованный и неподвижный, он сидел, сжимая руку больного юноши. В комнате было очень жарко, и от сильного запаха благовоний и лекарств он почувствовал легкое головокружение. Он вновь посмотрел на дона Карлоса и попытался осторожно высвободить руку.

Принц тотчас же открыл глаза и беспокойно повернулся, так что повязка съехала на висок.

– Ты что же, хочешь уйти? – ворчливо вопросил он. – Ты совершенно не беспокоишься обо мне!

– Я останусь, – сказал Хуан.

Карлос еще крепче сжал его запястье.

– За королем послали? – спросил он шепотом. Его глаза горели горячечным возбуждением.

– Да, – сказал Хуан.

– Король разгневается, – добавил Карлос и усмехнулся. – А королева огорчится.

Хуан не ответил. Он знал, что бедный принц был опечален, когда король сам женился на Елизавете Валуа, изначально предназначенной в жены его сыну, знал также и то, что принц питал трогательную привязанность к своей нежной мачехе, и это не нравилось его отцу.

– Королева огорчится, – повторил Карлос. – Хуан, ведь она будет огорчена?

– Вся Испания будет огорчена, – осторожно ответил Хуан, – если вы будете больны.

Карлос поднес руку к вороту своего ярко-красного дублета и вытянул из-за пазухи небольшой портрет в самшитовом футляре, висящий на золотой цепочке.

Хуан знал, что это портрет кузины принца, эрцгерцогини Анны, светлый образ которой внушал Карлосу безрассудную страсть.

Принц прижал портрет к своим губам и принялся бормотать:

– Почему король медлит? Почему снова и снова откладывает мою женитьбу?

Он беспокойно заметался из стороны в сторону, не выпуская руку Хуана.

– Король унижает меня при каждом удобном случае, – захныкал он.

– Ваше Высочество, – сказал Хуан, – четыре принцессы претендуют на вашу благосклонность, и Его Величество еще не решил насчет эрцгерцогини.

Внезапно Карлос резко выдернул свою руку из руки Хуана и сел на кровати. Портрет, покачиваясь, повис на цепочке. Повязка на голове принца стала алой от свежей крови, которая вновь потекла из открывшейся раны. Его лицо было мертвенно бледно и искажено, он стиснул кулаки и с яростным воплем воздел их над головою.

– Я ненавижу его! – завизжал он. – Ненавижу! Не пускай его ко мне! Не пускай! Я не позволю снова отнять у меня невесту!

Он упал навзничь, сотрясаясь в конвульсиях, пена показалась на его искривленных губах, его пятки бились об одеяло.

Хуан вскочил и позвал врачей, а затем упал на колени и до тех пор горячо молился за жизнь королевского сына, пока сам едва не лишился чувств от жары, резких запахов лекарств, согбенной позы и тяжести своих парчовых одежд.

Глава IV. Дон Фелипе

Дни и ночи Карлос был на пороге смерти. Лихорадка терзала его, правую половину тела парализовало, и он впал в горячечный бред. Дни и ночи Хуан пребывал у его постели, бодрствуя, молясь и перебирая четки.

Принц постоянно чувствовал его присутствие, звал его, стоило ему лишь ненадолго прийти в себя, и успокаивался только после того, как сжимал его руку своими. Именно к Хуану обращал он в бреду свои речи, его мысли непрестанно кружили вокруг двух болезненных для него тем – ненависти к королю и горячего желания жениться на кузине, эрцгерцогине Анне.

Опекун Хуана Луис Кихада и наставник молодых принцев Онорато Хуан также неотлучно находились в спальне больного, и герцог Альба дни и ночи делил с Хуаном бдение у его ложа.

На третий день прибыл король.

Карлос впал в болезненное забытье. Время приближалось к полудню, было очень жарко. Ставни в спальне были закрыты, воздух был настолько спертым, что было трудно дышать. Бусины четок выскользнули из пальцев Хуана, и голова склонилась на грудь.

Он думал о старой женщине, которая чесала шерсть и жила на берегу реки Энарес, и о том, что как только освободится, он пойдет к ней и отдаст ей письмо для доньи Аны.

Он прижал руку к груди, где под дублетом была спрятана голубая роза. Он чувствовал себя вялым и уставшим, за три дня он так и не переоделся и ни разу не покидал душной спальни больного принца.

В передней находились шесть докторов и герцог Альба, который спал на скамье около окна. Дон Алессандро вернулся к себе, и Хуан завидовал ему.

Четки выпали из его рук на пол с тихим стуком. В тот же миг дверь отворилась, и он поднял взгляд.

На пороге комнаты стоял худощавый невзрачный человек, одетый в черное. У него было удлиненное, очень бледное лицо с тонкими чертами, рыжеватые прямые волосы и такая же короткая бородка, заметно выступающая вперед нижняя челюсть, холодные серые глаза и неприязненно поджатые губы.

При виде него Хуан быстро подобрал с пола четки и опустился на колени.

Король взглянул на него и, уже не замечая его больше, подошел к изножью кровати и остановился, рассматривая распростертое на ней тело своего единственного сына. Как будто зная, кто вошел, Карлос открыл глаза и посмотрел на своего отца. В гробовом молчании они обменялись долгими, тяжелыми, беспощадными взглядами. Хуан содрогнулся, поднимаясь с колен.

– Я привез Богоматерь из Аточи, – перекрестившись, тихо сказал король.

Карлос слабым голосом ответил.

– Я уже дал обет преподнести Господу золота, в семь раз больше моего веса, и серебра, больше его в четыре раза, если Он дарует мне исцеление.

Король, известный своей скупостью, нахмурил брови.

– Ты расточителен даже в благочестии, Карлос, – сказал он кисло. – Сеньор Онорато Хуан не смеет назвать мне сумму твоего долга.

Затем он снял свой плоский черный берет и склонил голову, в то время как Хуан и герцог Альба, который пробудился, когда прибыл король, опустились на колени. Два священника внесли чудотворную статую Богоматери из Аточи.

Фигура Богоматери была вырезана из древесины оливы, ее лик был зеленовато-черным, на голове сияла золотая корона с бриллиантовыми лучами, тело было облачено в жесткое белое парчовое одеяние, расшитое жемчугом, а вокруг ее гладкой шеи обвивалось ожерелье из изумрудов. Карлос, пристально глядя на нее, попытался пошевелить своими парализованными членами.

Не преуспев в этом, он испустил крик разочарования.

Король бросил на него короткий взгляд и приказал вынести статую. Принести Богоматерь из Аточи к постели сына – это было наибольшее, что он мог сделать. Если она останется непреклонна, то к чему процессии бичующихся, истязающих себя на улицах Мадрида и Толедо, молебщики и литании в каждой испанской церкви? Когда священники вынесли статую, король подошел к кровати и встал рядом с нею.

Карлос моргнул полуослепшими глазами и разомкнул опухшие губы.

– Молится ли обо мне королева? – спросил он чужим глухим голосом.

– Королева пребывает коленопреклоненной в своей молельне, – ответил король, – а Хуана босой совершила паломничество к святыне Богоматери-Утешительницы.

Он пристально смотрел на сына, держа берет у груди, и его глаза были поблекшими и жестокими, а брови нахмурены, как если бы он обдумывал какую-то ужасную мысль.

– Когда я женюсь на своей кузине Анне? – задыхаясь, спросил Карлос.

– Разве сейчас время помышлять о женитьбе? – ответил дон Фелипе.

Его глаза блеснули, когда взгляд скользнул по Хуану, такому молодому и красивому, почтительно, несмотря на утомление, стоявшему по другую сторону кровати. Затем король с тягостным осознанием перевел взгляд на уродливое, наполовину парализованное и больное создание, лежащее под златотканым одеялом.

Лишь на мгновение так тщательно оберегаемое им незыблемое спокойствие изменило ему.