Рыцарь Испании

Ценности его мира низвергались, и он почувствовал себя лишенным опоры.

Елизавета оглянулась, чтобы убедиться, что дамы не смотрят в их сторону, ибо она знала, что испанские дуэньи приставлены к ней, чтобы следить за каждым ее словом и взглядом, и с лихорадочным волнением сжала руку дона Хуана.

– Бегите отсюда, – зашептала она, – вам льстят, вас обольщают – бегите, пока можете! Это могила. Я умру здесь и буду погребена, и другая женщина займет мое место. Ах, если бы я могла умереть сегодня! Мне всего двадцать два года, но я чувствую себя старой от одиночества и горя, которые до конца будут со мною!

– О, Господи! – вскричал Хуан, белый как полотно. – Так не должно быть!

– Я никогда не была счастлива, ни единого мгновения, – продолжала бедная королева. Ее голос стал еще тише. – Не от холодной ли его жестокости умерла его английская жена? Карлос тоже умрет. Бегите! Есть ли где-нибудь хоть кто-то, кого вы любите? Тогда спешите к ним и никогда не возвращайтесь в Эскориал, никогда! Никогда!

Одна из дуэний, расслышав шепот королевы, встала и, приблизившись, напомнила Ее Величеству, что уже время мессы. Елизавета обратила на нее взор, полный страдания.

Затем она протянула руку дону Хуану.

– Ступайте, – сказала она громко, – и запомните мои слова. Постарайтесь избежать такой судьбы.

Хуан поцеловал ее дрожащую руку, отягощенную самыми прекрасными драгоценностями в Испании, и молча оставил жену своего брата.

Глава VII. Дон Хуан уезжает

Во время пребывания королевского двора в Сеговии, когда король и его приближенные наслаждались зрелищем боя быков, дон Хуан, взяв кошель с деньгами и двоих человек в качестве эскорта, покинул город.

Он оставил двор по двум причинам. Во-первых, он желал показать, присоединившись к мальтийским рыцарям, чей остров был недавно осажден флотами Сулеймана, что он гораздо более подходит, чтобы быть воином, нежели священником. На помощь этому христианскому ордену отбыл дон Гарсия де Толедо, вице-король Сицилии, и дон Хуан уже просил короля позволить ему встать под его знамена, но получил отказ.

Вторая причина его отъезда заключалась в том, что в его сердце все еще звучали слова королевы: «Есть ли где-нибудь хоть кто-то, кого вы любите? Тогда спешите к ним», и он жаждал увидеть донью Ану.

Сначала он отправился в сторону Барселоны с намерением отплыть на Мальту и не возвращаться в Испанию, пока не совершит великие дела, но затем развернулся и поехал в Алькалу под видом наёмника.

В его голове теснились мысли о том, что он мог бы осуществить. Он представлял себе, как возьмет Ану де Сантофимия в седло перед собою, увезет и поселит в каком-нибудь монастыре дожидаться его возвращения.

Ему хотелось стать свободным, вырваться на волю. Он с отвращением думал о дворе с неподвижной фигурой дона Фелипе в центре и фигурами остальных – дона Карлоса, Елизаветы Валуа, Аны д’Эболи, ее мужа, герцога Альбы и дона Алессандро, проводящих время в церемонных поклонах, ожидая, когда король найдет им применение.

Королева предупредила его. Он знал о намерении короля сделать его служителем церкви и не верил доброжелательным словам принцессы Эболи. Он думал, что сам способен создать свое будущее: в конце концов, он был сыном Карла V.

Тучи собирались вокруг инфанта, чье безумное поведение постоянно навлекало на него гнев короля; несчастья смыкались вокруг бледной королевы; яростно пылали костры инквизиции, и шпионы Великого Инквизитора день и ночь трудились, доставляя к столбам новых еретиков; росло недовольство политикой короны в Нидерландах; восстания упрямо вспыхивали в Бельгии, каждый день отдавались приказы, посылавшие людей на бой и на смерть.

Однако дон Хуан не думал об этом. Он желал всегда оставаться верным королю, но при этом не становиться священником или гонителем его врагов, а самому выбрать свой путь.

Поэтому он покинул двор, взяв с собою отличную упряжь и белого коня, доспехи миланской работы и двоих слуг, которые везли седельные сумки.

В Эль-Фрасно он почувствовал легкое недомогание и был вынужден ненадолго задержаться, прежде чем смог снова сесть на лошадь. Там его нагнал дон Хуан Мануэль, посланный королем, и передал письмо от дона Луиса де Кихады, в котором тот настоятельно советовал ему вернуться. Дон Хуан не внял его совету.

Вскоре прибыли губернатор и архиепископ Сарагосы, чтобы оказать ему почтение и умолить поехать обратно в Сеговию.

Они сказали, что галеры, собранные для снятия осады с Мальты, уже отплыли, но Хуан не обратил внимания на их слова, поскольку, по его сведениям, королевский флот все еще стоял в гавани Барселоны.

Не слушал он и мольбы подождать, пока будет собран эскорт из полутора тысяч воинов, чтобы его сопровождать, – как только он оправился от болезни, он вновь сел в седло.

Однако, даже рискуя опоздать к отбытию флота, он устремил свой путь не в Барселону, а в Алькалу. Он уехал из этого городка в конце лета, теперь же была уже поздняя весна.

Хуан достиг Алькалы на заходе солнца. Оставив слуг на постоялом дворе внутри городских стен, он один подъехал к дому доньи Аны.

Железные ворота уже заперли, и, хотя все ставни дворца были открыты, пропуская вечернюю прохладу, в темных комнатах никого не было видно.

Хуан оставил лошадь на постоялом дворе и, вернувшись пешком, прошелся вверх и вниз по узкой улочке, надвинув шляпу на глаза, чтобы никто не узнал его, и насвистывая песенку, которую выучил в Вильягарсия. Когда стемнело, но еще не взошла луна, он перелез через ворота и осторожно проник во двор.

Ни привратника, ни собак нигде не было видно, и он, посмеиваясь про себя, прошел через все еще открытые внутренние ворота и достиг внутреннего двора и маленькой двери, через которую служанка доньи Аны провела его в прошлый раз. Света от бледно-зеленого неба было еще достаточно, чтобы найти дверную ручку, но сама дверь оказалась заперта.

Он прислонился к ней спиной, скрытый глубокой тенью двух пышных кипарисов, и немного подождал.

В доме явно все уже спали, окна были темными. Единственным звуком, нарушающим тишину, был хорошо памятный ему плеск фонтана о низкую каменную чашу, окруженную четырьмя сидящими львами.

Хуан отыскал глазами балкон той комнаты, где Ана когда-то приняла его. Когда он смотрел вверх, вглядываясь в его очертания, неясные в наступающей темноте, пленительные воспоминания о той ночи нахлынули на него. Он вспомнил раскаты грома, шум дождя, служанку в коричневом платье и белом чепце, вносящую мокрые горшки с розами, чтобы они не пострадали от грозы, комнату с белыми стенами и черной мебелью, озаренную мягким янтарным светом лампы, и прежде всего прекрасную фигуру доньи Аны и чудесное выражение, озарившее ее очаровательное лицо.

Он по-прежнему носил под дублетом голубую розу. Более чем когда-либо она воплощала для него идеальное счастье, которое нужно так долго искать, и совершенный успех, которого так трудно достигнуть.

Он подошел к балкону.

Рядом с домом рос молодой каштан, темная густая крона которого чуть слышно шелестела. Он подумал, что мог бы подняться по нему, и тихо положил руки на гладкий прохладный ствол.

Его сердце затрепетало, и этот трепет был чем-то сродни грусти. Чувствуя щекою дуновение ветерка, колышущего листья каштана, глядя на последний отблеск уходящего дня над темной линией крыш, он ощутил почти невыносимое наслаждение.

Запел соловей, и его пение было как мелодия серебряных инструментов в руках ангелов.

Душистый аромат лимона, мирта, олеандра и розы наполнил прохладную чистоту ночи, сошедшей на город.

Высоко над его головою среди темных ветвей кипариса сияли сквозь сгущающийся мрак бледные цветы магнолии, изливая полный истомы аромат в сладко вздыхающий воздух.

Хуан влез на дерево, точно так же, как он влезал на деревья в саду, раскинувшемся вокруг Юсте, чтобы поесть украденных яблок в тени ветвей, когда император лежал при смерти, и звуки долгих церковных служб доносились из-за стен монастыря.