Страница 41 из 64
Оглядывал лица: растерянно-несчастное Робина, воинственное Лероя, с сумасшедшинкой Джефферсона, открытое Кингсли и мрачное Кэссиди.
Все инстинкты кричали: бороться, вскочить, ринуться к двери!
Подавляя эти порывы, Кит подчеркивал своей позой, покорным молчанием, ищущим взглядом насколько он беспомощен и безобиден.
Пока никто не отважился взглянуть ему в глаза, Кит осмеливался надеяться.
А потом он встретил глаза Реджины.
***
Дэвид все молчал.
Эмма сморгнула. Она знала, слез нет и не будет. Но чувствовала, что помимо своей воли просит взглядом: «Солги. Скажи, что не веришь мне».
— Есть вещи, которые нельзя простить, — прошептала она.
Отец кивнул, и Эмма выпустила эмблему, опустила руку.
Громко, отсчитывая секунды молчания, билось сердце.
— Я знаю. Я знаю, дочка. Мне ли не знать.
Три недели назад в его последних словах не было бы ничего, кроме пропитанной раскаянием горечи. Три недели назад Эмма бы усмехнулась или кивнула.
Сейчас она просто ждала.
Точно он сам прислушивался к своим словам, Дэвид тихо договорил:
— Но может быть, все дело в том, что прощение не заслуживают. Просто принимают.
Эмма еще несколько мгновений не двигалась.
Вдруг она потянулась ладонями к лицу и, не успев спрятать лицо, повернулась и прислонилась к плечу отца.
— Пап… — прошептала она и снова со всхлипыванием, — пап…
***
Реджина молча смотрела в светлые глаза Нотинга. Ему стать предателем было так же легко, как и ей? Какая между ними разница? И есть ли различие?
Безразличие накатывало холодящей сердце волной. Нотинга нужно убить. Но никто не возьмет этого на себя.
Откуда-то с самых глубин поднималось властное воспоминание: это сладко. Сладко чувствовать, что в твоей руке чья-то жизнь. Сокрушить живое, бьющееся сердце, превратить в пепел. Нажать на спусковой крючок.
— Дайте оружие, — приказала Реджина, подаваясь вперед.
Прежде чем ей успели ответить, она молниеносным движением выхватила пистолет из рук вытаращившегося на нее Лероя.
Сдавленное восклицание Робина за спиной. Его послушались: никто не направил на Реджину оружие.
Вскинув руку, она навела пистолет на Нотинга. На лбу мужчины вздулись вены, а сейчас появится и маленькая аккуратная дырочка. И все будет кончено. Это легко.
— Нет, — раздался справа от нее очень тихий голос Голда, и, шагнув вперед, тот наполовину закрыл Нотинга. — Это не для тебя.
Реджина точно очнулась. С мгновение она растерянно смотрела в глаза Голда.
— Это. Нужно. Сделать, — выплескивая всю накопившуюся за последние дни ярость и прикрывая гневом только что владевшее ею наваждение, прошипела Реджина.
— Только не тебе, — со спокойной властностью ответил Голд.
— Вот как? — Реджина почувствовала, как улыбка растягивает губы. — На этот раз пистолет заряжен, Голд. — В его взгляде мелькнуло опасение. — И я не знаю, почему до сих пор не разрядила его в тебя.
Голд шевельнулся, но с дороги не ушел.
— Реджина.
Она, больше не улыбаясь, взглянула на него. То, как Голд произнес ее имя… Так окликают того, кто в смертельной опасности.
— Ты сказала, что не хочешь быть той, кого я из тебя сделал. Я тоже не хочу этого для тебя.
Реджина попыталась засмеяться, передернуть плечами.
Голд коснулся ее руки, рядом о чем-то просил Робин.
Слева мелькнула тень.
Реджина не вздрогнула, когда по складу прокатился сухой треск выстрела.
========== Глава 40 ==========
Нил не слышал, что отец вполголоса говорил Реджине, лишь видел, как лицо Реджины дрогнуло, как жестокое упоение погасло во влажно блеснувших глазах. Но пистолет Реджина не опустила, и Нил видел, как, на секунду отвернувшись, Румпельштильцхен быстрым, полуиспытующим, полураздраженным взглядом обвел собравшихся.
Нил машинально тоже оглядел всех. Они не станут стрелять.
У Робина кодекс. Злость Лероя уже благополучно излилась в ругань. Томас — все они — слишком благороден, чтобы стрелять в безоружного.
Кит вымолит пощаду, уйдет.
Либо сдержит слово, либо нет, но Сопротивленцам хуже не будет, они и так с Компьенского мира в бегах.
Обертштурмбаннфюрер Голд в бега уйти не сможет. «Рано или поздно», сказал Томас, а отец не возразил.
Вот оно, необходимое решение, которое никто не хочет принимать. Только Реджина. Но это не для нее, хватит с нее уже. Хотя отцу-то какое дело?!
Нил потянулся за пистолетом, не для выстрела и не чтобы держать оружие наготове. Просто потянулся.
Три века на сказочном острове, несколько лет в Нью-Йорке, Голландии, Париже. Всегда удавалось отвертеться от решений, ответственности. Остаться в стороне, и черт, как же это было удобно.
Нил смотрел на Кита и перед ним одно за другим проплывали лица.
Сильная, гордая Реджина, балагур и смельчак Киллиан, спокойная красавица Ингрид, справедливый, мужественный Нолан; кто-то выбивает доску — и лица искажает предсмертная судорога удушья.
Последним он увидел отца, таким, каким тот был в ночь побега.
Униженным, беспомощным. Снова целующим чей-то грязный сапог.
И это было последним, что Нил увидел перед тем, как палец лег на спусковой крючок.
Звук выстрела показался Нилу далеким, таким далеким, и он даже не сразу понял, что сам спустил курок.
Полусмущенные, полублагодарные лица, невнятные голоса.
И тонкая струйка крови по виску Кита.
***
Отцовские руки обнимали ее, и Эмма, отняв от глаз ладони, спрятала лицо на отцовском плече.
Было все еще больно, может быть, больнее, чем когда-либо.
Но не было больше ненависти. Ни ненависти к отцу, такой удобной, когда нужно закрыться от сожалений или сомнений; такой полезной, когда Эмма пыталась набраться жестокости и у нее получалось; такой темной, что она почти привыкла видеть мир через эту призму многолетней обиды.
Ни появившейся позже ненависти к самой себе.
Из-под ресниц просочились слезы, и в то же мгновение под прищуренными веками вспыхнул золотистый свет. Волосы и лоб овеяла волна, пахнущая вереском, персиковыми карамельками и сладкой горечью каштанового меда.
Отец покачнулся, обнимающие руки ослабели, и тотчас вновь, крепче прежнего, прижали ее к себе.
— Эмма, — прошептал он, прошептал так, точно впервые назвал дочь по имени.
***
Пальцы Мэри-Маргарет, вставлявшей чистый лист в каретку, застыли.
Маленькая принцесса, смелая разбойница, робкая секретарша, невзрачная парижанка, мать, лишь час державшая на руках свое дитя; распадающаяся на осколки, фрагменты реальность; губы силятся выговорить имя, которое сможет все вернуть, скрепить. Спасти.
— Эмма, — слетел тихий вздох с ее уст.
***
Реджина обмякшая, с опустившимися плечами, смотрела на труп Кита.
Голд, утративший всю свою самоуверенность, неловко обернулся к несводящему глаз с тела Кэссиди.
— Бэй… — выдохнул Голд.
Так же несколько минут назад Голд позвал Реджину: та же боль, то же бессилие.
И в то же мгновение, точно где-то неслышно разорвался снаряд, ударила волна.
Волна ослепила, оглушила, накрыла с головой.
Контузия? Нет.
Лукавая улыбка Мэриан, тянущийся к яблоку с рук Малыша Джона Роланд, рокот листвы могучих шервудских дубов. Как он мог их забыть?
Но Робин из этого мира и этой жизни тоже хотел помнить. Ему тоже было кого помнить.
Он не выпустил бы руки Реджины Миллс, не рванись она прочь от него.
И глядя в лицо Реджины, Робин узнал сверкающие лютой злобой черные глаза Злой Королевы.
Она обернулась к Голду.
— Румпельштильцхен, — с язвительной почтительностью и чем-то, отдаленно напоминающим обиду, произнесла Реджина.
Тот оторвал взгляд от Нила, устало прислонился к стене.
— Наконец-то, Свон,— вполголоса проговорил Румпельштильхцен.
***
Белль, прикусив губу, порывисто приспустила штору, пряча от самой себя сад напротив окна.
Позолоченное закатом небо обволакивала мгла, точно захлопнули черную бархатную обложку толстенной книги с картинками.