Каштаны цветут дважды

Кора издала сдавленное восклицание.

Девушка покачала головой и капризно выпятила нижнюю губу.

— Вижу, ты потрясена известиями, — прикрыв глаза, Кора слушала громкое цоканье. — Да вижу, тебе совсем плохо, мама. Но ты знаешь, самое интересное впереди, очень, очень советую тебе собраться и, — Кору почти передернуло, когда девушка приглушенно прошипела: — выжить.

***

Нил поспешно свернул на Рю де Саре. Отрывистая немецкая, в рупор, речь. Непроницаемые лица, расчехленные пулеметы, мотоциклы наготове. Еще один блокпост, очередной кирпичик в наглухо замуровывающей Париж стене немецкого орднунга. Париж, Франция, Бельгия, Дания, вся Европа — мир, покрытый кострами, которые вот-вот сольются в единое пламя. Насколько должен был обезуметь этот чужой, чуждый мир, чтобы сказочный Темный маг идеально вписался в него? Румпельштильцхен, каким помнил его сын, каким он был до того, как проклятье Темного поглотило его, наверное, отшатнулся бы от нацистской идеологии. Интересно, откуда взялось столько проклятий, чтобы их хватило на всех последователей чертового фюрера?! Мир без магии, напомнил он себе. Радужный мир без магии. Без волшебства.

Бродя по маленькому скверу, Нил поглядывал на подъезд дома напротив. Отец не будет рад его появлению, но Нил был сыт по горло обещаниями, уверениями, что тот делает все что может и…

Из дома, неуверенно оглядываясь по сторонам, вышла Белль. Она пересекла улицу и вошла в сквер.

Белль, похоже, почти не удивилась, когда Нил, коснувшись ее руки, сделал ей знак следовать за ним.

***

Кора сосредоточилась на чашке кофе. Матовая поверхность стола, тяжелые фиолетовые, скрывающие дневной свет портьеры, отдельный кабинет фешенебельного ресторана.

Все пропиталось удушливым запахом духов, приторный аромат точно исходил от оклеенных под черный мрамор стен.

У обочины плакал младенец, от которого она ушла, запретив себе оглядываться. Потом она перестала вспоминать о ребенке. Потом, после несложной операции с трепещущим в груди органом, Кора и вовсе перестала помнить.

После рождения Реджины это перестало быть проблемой. Дочь королевы без труда вытеснила бы из сердца Коры — останься оно в груди — все воспоминания о дочери нищенки.

Позволяя девушке вдоволь насладиться ее смятением, Кора механически размешивала остывший кофе, глядя в пустоту.

А девушка все извергала потоки обвинений:

— Ты избавилась от меня когда-то, выкинула как узел с отрепьем и забыла. А потом родилась она, Реджина, — это имя рыжая прошипела, сопровождая шипенье почти змеиными извиваниями гибкого тела, — и она получила все — все!— что должно было стать моим. А теперь ты сидишь передо мной, — неистово горящие зеленые глаза вдруг затуманились, голос присмирел: — и даже не знаешь, как меня зовут.

Кора, помедлив, смягчив голос, тихо спросила:

— Как тебя зовут?

Сладострастный, мстительный огонек в глазах девушки окончательно угас.

— Зелина,— уронила девушка.

Кора вскинула брови, недоверчиво покачала головой.

— Ты — Злая Ведьма Запада? Могущественная колдунья?

Зелина запрокинула голову и залилась торжествующим, злорадным смехом.

— Я неплохо преуспела? Жаль, Румпельштильцхен так и не распознал, на что я способна. Он предпочел мне, — вновь глаза засверкали, Зелина чуть ли не зубами заскрежетала, — эту никчемную, жалкую, вечно хныкавшую… — задохнувшись, выдавила та, в упор глядя на Кору: — Вы оба сделали неправильный выбор. А теперь — вот забавно, да? – вы, вы все здесь из-за меня.

Позволив отразиться на лице удивлению и легкому страху, Кора переспросила:

— Ты наслала проклятье?

Зелина взвизгнула, хлопнув в ладоши.

— О, можешь не сомневаться, все происходящее — моя заслуга! И разве вышло не чудесно? Мне нужен был мир, в котором ты настрадалась бы, глядя на свою драгоценную доченьку. И я попала в самую точку. Что скажешь, мама?

Спокойно. Спокойно. Упоение опасно, упоение триумфом опасно вдвойне. Зелине это неведомо, это хорошо. Показать свою слабость, уязвимость. Но не через Реджину, не через нее.

А Зелина, захлебываясь, нанизывала одну упоенную мстительным наслаждением фразу на другую:

— Я слышала, у сестренки крупные неприятности? Ну надо же. Бедняжка. Что ты чувствуешь, мама? Тебе все видно? Хочу, чтобы ты оказалась в первом ряду, когда с Реджиной расправятся.

Кора не позволила себе ни единого выдоха облегчения, поняв, что Зелине неизвестно об освобождении Реджины.

Сделав глубокий вдох, она плотно сжала губы. Покачала головой.

— Неразумная девочка. Зря ты ввязалась в это. Ты вернула мне память, и значит, Проклятье несколько ослабело. Что, если следующим станет Румпельштильцхен? — зорко следя за Зелиной, Кора заметила: торжествующее выражение той усилилось. — Если ты выследила меня, то знаешь, что ему и в этом мире власти не занимать. А когда он доберется до магии, никто и ничто его не остановит.

Зелина прикусила нижнюю губу, будто останавливая себя. Не удалось, Зелина вновь залилась победным смехом:

— А вот с этим я бы поспорила. Ты недооцениваешь меня, мама. Если у Темного получится принести в этот мир магию, — небрежный взмах рукой, — вся его власть станет моей.

— У тебя кинжал Темного, — Кора тонко улыбнулась. — Это многое меняет, Зелина, — вкрадчивость в голосе, похоже, оказалась слишком густой, потому что дочка подалась назад.

— Ты пытаешься перехитрить меня, — прошипела Зелина. — Все, что тебе нужно — Реджина. Забавно все сложилось, — снова приторно улыбаясь, продолжила новоявленная дочь, — ты ведь была королевой, да еще замужем за тюфяком, никто не смел противиться тебе. Здесь ты обзавелась положением, великосветским блеском, роскошью — ты все та же Королева, вот только, — Зелина пожала плечами, — власти никакой. Ты ни на что не в силах повлиять. И спасти Реджину, - губы искривились в злобной гримасег: — тебе,обещаю, не удастся!

— Реджина пыталась меня убить, — властно остановила Зелину Кора. Та запнулась, и она, выждав, продолжила певучим, полным сдерживаемой боли голосом: — Там, в нашем мире. И она снова попытается это сделать.

Зелина молчала, и Кора, поднявшись, обошла столик. Наклонившись над Зелиной, она протянула руку, коснулась рыжей пряди, аккуратно заправила за ухо; робким движением притронулась ко лбу, отмечая, как дрогнули бледные губы.

— Кто бы мог подумать, что одна из моих дочерей никогда не простит меня за то, что я управляла ее жизнью, а другая — что я ушла из ее жизни? — Кора медленно опустила руку и заглянула в глаза дочери: исступленный блеск угас, слезы повисли на ресницах. — Я виновата перед тобой, Зелина,— Кора покорно отступила на шаг. — Виновата, как ни перед кем, дочка.

***

— Ничего не хотите объяснить?

Неспешно усевшийся Голд озадачено повел рукой.

— Это я уже сделал.

С сухой иронией Хельмут покачал головой:

— Джонс ценен, настолько ценен, что за последние десять дней вы им не интересовались, как, впрочем, и остальными членами группы.

К равнодушию на лице Голда примешалась едва уловимая снисходительность.

— Я не сказал, что он мне нужен как источник информации. И, — притворная мягкость исчезла, — как вы справедливо заметили, пока еще это мое дело.

Хельмут помолчал, продолжая внимательно изучать лицо собеседника, подтолкнул к Голду лист бумаги, который тот без интереса развернул.

— Вы вообще много чего недоговариваете. О Реджине Миллс и вашем приказе, к примеру. На каком основании она освобождена?

Голд поднял глаза, вернул документ на стол.

— Во-первых, не освобождена, — в голосе Голда звучали скучающие нотки педантичного профессора, за которыми было почти неразличимо для непрофессионала пристальное внимание, сосредоточенное на нем и попытках предугадать его следующих ход. — А отпущена под наблюдение, во-вторых, с ней был заключен договор, а я, — Голд растянул последние слова, но прозвучали они слишком твердо для безразличного тона, — сделок не нарушаю.