Каштаны цветут дважды

Светлые глаза смотрели захмеленно, но — Киллиан готов был поклясться, — они гасли, мертвели. Мертвело и ее лицо.

— Убедить меня в том, что я его милая девочка, неспособная ни на что дурное, — растягивая слова, ответила она наконец.

Теперь он вспомнил, что с ней происходит. Мертвая тишина. Штиль. Неподвижность, наступающая, когда паруса оборваны штормами, утрачены компасы, и за тяжелой пеленой скрылись звезды.

— Нет, потому что ты уже другая, — произнес Киллиан ей в тон. — Ты пробуешь силы, проверяешь себя. Тебе до смерти хочется послать все к дьяволу, в том числе и саму себя. Но знаешь, почему ты этого не сделаешь?

«Ну же, Свон, хотя бы взгляни. Выйди из себя, разозлись, стань собой, — обиженной, играющей в жестокость девчонкой».

— Потому что на самом деле у твоего отца все получилось, — стараясь поверить в свои слова, сказал он вполголоса. — Ты уже знаешь, что ты не то, во что тебя пытались здесь превратить, и никогда не станешь такой.

Она в упор взглянула на него.

— Я уже у дьявола. И знаешь, — Свон приглушенно рассмеялась, — я не возражаю.

Комментарий к Глава 30

*Ритм размеренный храня, в ритме древних рун звеня (Э. По, перевод В. Бетаки)

========== Глава 31 ==========

Я в бой вступлю с самим собой на стороне твоей.

У.Шекспир.

Мадам Лукас шевелила губами, провожая ее до порога, но Белль не слышала ни звука. Белль шла онемевшими улицами, а тишина все не расступалась. Тишина пропускала только вопросы Руби, вопросы, на которые у Белль не было ответов. Она шла быстрым шагом, не хватало воздуха, но Белль не могла вдохнуть полной грудью; точно слова Руби не только окутали ее, отделив всех от нее и ее от всех прозрачной стеной тишины, но и сжали, стиснули, сдавили грудную клетку.

Белль ускорила шаг.

В нескольких метрах от подъезда Белль налетела с размаху на плотную, темную фигуру. Мужчина вежливо поддержал ее под локоть, и когда произнес извинение, Белль узнала в нем офицера с Железными крестами и выразительным голосом.

Наверное, на ее лице отразились растерянность, может, даже легкое опасение, потому что он усмехнулся и, отойдя в сторону, к цветочному ларьку, вернулся через минуту, держа в руке алую розу.

— Боюсь, я действительно напугал вас. Еще раз примите мои извинения, мадемуазель.

Белль что-то пробормотала в ответ, машинально приняв цветок и овладев собой, еще раз открыто взглянула ему в лицо. Серые внимательные глаза, не холодные, не колючие, но что-то в них заставило Белль вспомнить сухой, западный, несущий град ветер.

— Но, думаю, мы знакомы, — снова послышался голос с характерной, плавной интонацией. — Мы встречались…

— У меня.

Белль порывисто обернулась, подавляя желание шагнуть ближе к неизвестно когда успевшему присоединиться к ним на тротуаре Голду.

— Домработница, — небрежно пояснил Голд.

Когда мужчины, перейдя на немецкий, обмениваясь короткими фразами, направились к дому, Белль незаметно отступила в тень, машинально сжимая в руках стебель цветка, на счастье, оказавшийся без шипов.

Раздался визг покрышек, хлопнула дверца затормозившего у обочины автомобиля и выскочивший солдат, отдав честь, передал Валдену пакет. Тот вскрыл бумаги, прочел, нахмурившись, что-то спросил у Голда и, видимо, удовлетворившись ответом, уселся в автомобиль.

Они поднимались по лестнице молча.

Голд заговорил намеренно пониженным, неестественно спокойным тоном:

— Белль, я же просил тебя не покидать дом.

— Этот город стал настолько опасен? — с вызовом спросила она и перехватила стебель розы выше к цветку, почти жалея, что пальцы нигде не встречают колючек.

— Да.

Француженка и эсэсовец. Белль осознала, что они вновь разговаривают так, словно они всего лишь француженка и эсэсовец. Вчера ей хотелось верить, что их настоящая жизнь, их мир, мир Зачарованного леса, отменяет, превращает в иллюзию Париж сороковых. Сейчас она поняла: ни отменить, ни перечеркнуть, ни забыть что-либо не удастся. И укрыться в тишине неотвеченных вопросов тоже нельзя.

Она заговорила, твердо, требовательно:

— Ты обещал, что поможешь, что всех, кого арестовали, отпустят.

Он коротко усмехнулся.

— Я работаю над этим. Но, — он отчужденно, с той же твердостью, что звучала в ее голосе, взглянул на нее, — дело ведь не только в них, Белль.

— Нет. Дело в тебе.

Голд ждал, Белль вдохнула густой, пряный, тяжелый, дисгармонирующий с нежным алым оттенком аромат розы и закончила:

— Мне должно быть страшно за них, но страшно мне за тебя.

— И ты хочешь что-то изменить, — он говорил так отстраненно, даже слегка иронично, точно обсуждал давно наскучивший сюжет, — Белль, это бессмысленно.

— Если ты поможешь им… — снова начала Белль, но отрывистый смех прервал ее.

— И что, это станет чем-то вроде искупления? — так, точно ее ответ мало интересовал его, Голд отвернулся, положил на стол тонкий конверт.

Белль моргнула, ей почудилось, что в ровный, равнодушный голос Голда на мгновение вплелся резкий, суровый голос мадам Лукас. Пальцы вцепились в атлас лепестков, сминая пышную головку цветка.

Белль смотрела, как Голд снова подходит к ней, слышала, как в его голосе все сильнее проступает спокойная, строгая уверенность:

— Белль, тебе ничего не изменить ни в моем прошлом, ни в настоящем. Во всех мирах я на стороне тьмы. Можно обмануть себя на час, два, на целый вечер, но правда в том, что мы оба знаем…

— Ты чудовище, — перебив его, спокойно, не отведя взгляда ни на одном слове, ответила Белль.

— Да.

— Как ты им стал? В нашем мире. Как ты стал Темным магом? — произнесла Белль все с тем же печальным и удивляющим ее саму спокойствием.

— Убил своего предшественника.

— Зачем?— очень тихо спросила Белль.

Голд помолчал. Едва заметная усмешка, мрачное веселье промелькнуло в темных глазах. Взмах руки описал в воздухе сложную, причудливую фигуру.

— Чтобы завладеть его силой, конечно, душа моя, — протянул он нараспев.

Белль молчала — в его жесте, в его тоне, в его словах проглянуло то, с чем она в нем еще не сталкивалась. Дохнуло холодом, почти так же, как полчаса назад, когда на оживленной парижской улице она наблюдала за спокойным разговором двух мужчин в форме СС.

— Ты пытаешься понять, какой из моих версий проще, — он сделал паузу, делая вид, что припоминает что-то, — подобрать оправдания?

Потонувшая в пьяном забытьи ночь, вкус вермута, полусонный разговор о колдовском имени и сорвавшееся с губ признание.

Голд смотрел на нее с насмешливым ожиданием. Какая из его версий… Но у нее они тоже есть.

Белль не отвела взгляда. Отбросила уже истерзанную в клочки розу. Ответила четко, ясно, твердо:

— Я больше не пытаюсь найти тебе оправдания. Их…— она на миг прикрыла глаза,— их нет.

Она слышала, как он коротко перевел дыхание. Чувствовала, как он ищет ироничные, одобрительные слова.

Белль шагнула вперед, уткнулась лбом ему в плечо и прошептала:

— Я не хочу быть на стороне тьмы. И не могу не быть на твоей.

— Белль, это одно и то же, — тяжело выговорил он.

Она покачала головой, не открывая глаз и не отрываясь от ткани пиджака.

— Ты пытаешься оттолкнуть меня.

— В нашем мире я уже сделал бы это, но здесь, — его рука едва ощутимо касалась ее плеча, но теперь он безотчетным жестом сильнее прижал Белль к себе, — это слишком опасно.

— Тогда я не променяю этот мир со всеми его опасностями ни на какой другой, — шепнула Белль.

***

Низкий потолок. Уставленные ракушками подоконники. Чудовищно-безвкусные кувшинки на выцветших голубых обоях.

Реджина остановилась, переступив порог, сглотнула, ощущая, как поднимается к горлу тошнота.

За спиной раздался голос вошедшего следом за ней эсэсовца:

— Ближайшие несколько дней вам лучше не покидать квартиру.

Как по волшебству, кувшинки прекратили безумную пляску и послушно замерли на стенах, в сплетенных пальцах унялась дрожь.