Каштаны цветут дважды

Белль что-то собралась ответить, но Руби вдруг поняла, что больше не в силах слышать голос подруги.

Клокочущими волнами внутри бушевала уже не враждебность, а ненависть.

— Люди могут измениться, — нараспев повторила Руби, отлепляясь от стены и делая шаг к дивану. — Это очень мило, красиво и очень… сказочно, — уже совладав с врывающейся в голос истеричностью, Руби мерно, спокойно продолжила: — Одна беда — прошло время сказок, Белль. И все изменения закончились, когда все выбрали свою сторону.

Краем глаза видя, — наверное, голос все же дрожал, — как, встревоженно поднимаясь, на нее посмотрела бабушка, Руби вновь заговорила:

— Я тебе не рассказывала, да и бабушка не знает, но в Эльзасе я убила четверых. Из них трое были…— всхлип? Смешок? — славными, белокурыми парнишками, моложе меня. Славными. Но они были на той стороне. Как думаешь, может, они тоже хотели измениться? Ты вообще можешь задуматься над этим?

Белль молчала. Белль молчала, а Руби вдруг осознала, что враждебность, ненависть утихли, улеглись, и ею владеет теперь страх. Страх оказаться один на один с весенней ночью, когда во всем мире не осталось никого и ничего, кроме свинцовой тяжести эльзасского ветра.

Сочились секунды, и Руби уже осознала, что это поединок. Белль, даже не отвечая, борется своим молчанием, своим взглядом, своей невыносимо пафосной тирадой о тьме. И Руби не может позволить себе проиграть, потому что это вытолкнет ее назад, туда, в пустоту, в оплакиваемую ветром ночь.

Она слепо потянулась за словами.

— А я — нет. В этой войне нет людей и людей, Белль. Есть люди и звери. Иначе никак.

Когда за спиной захлопнулась дверь, Руби осела на пол.

***

Кора перевела взгляд с приказа об освобождении Реджины Миллс на Рупельштильцхена.

— Когда я смогу увезти ее?

Он покачал головой.

— Ей нельзя покидать город, — монотонно произнес Румпельштильцхен. — Магия будет сосредоточена в одном из районов Парижа, и Реджина должна находиться там, где сможет ею воспользоваться, когда придет время.

Он говорил сухо, отрывисто, но Кора слышала, как перед именем дочери Румпельштильцхен сделал паузу, как скомкано оно прозвучало. Ему было не все равно — этого она и ждала. Опасение за дочь притупилось, подкралось затаенное злорадство, а за ним по пятам ненужное, пожалуй, даже опасное, ощущение возникшей между ними близости. Поддавшись этому ощущению, Кора вымолвила:

— Ты хорошо обучил ее, — положив бумагу на стол, тихо сказала она. Румпельштильцхен плотно сжал губы, Кора знала, что он не ответит, но продолжила: — Она была нужна тебе. Чего ты добивался от нее?

Губы Румпельштильцхена скривились в злой усмешке, он вскинул на Кору горящие мрачным огнем глаза.

— О, да, она была нужна мне, — протянул он. — Реджина, — на этот раз Румпельштильцхен произнес ее имя свободно, — должна была наложить мое Проклятье. — Огонь погас, и он добавил безжизненным тоном: — Ты знаешь цену.

Кора безмолвно кивнула.

— Ты, — с ее губ сорвался безрадостный смех, — докончил то, что я начала.

Не отвечая, он потянулся за документом, придвинул к себе, поднес ручку к бумаге, помедлил.

— Несколько столетий я считал, что самое больше зло, которое можно причинить ребенку — это оставить его.

Где-то гулко хлопнула дверь, Кору передернуло. Она, не отрывая глаз, следила за тем, как Румпельштильцхен выводит подпись.

Он закончил, отложил ручку в сторону, поднял на нее бесстрастный взгляд.

— Я ошибался.

========== Глава 30 ==========

— Не знала, что Валден так действует тебе на нервы, — Марлин с удовлетворением заметила, как Голд поморщился от вплетшейся в последние слова иронии.

— Как любая комиссия. Его не устраивает, как проходит расследование по делу «Стобрирука», — сухо отозвался он.

— Я его понимаю.

Легким касанием поправляя свитые в свободный узел на затылке волосы, Марлин невозмутимо наблюдала за Голдом: плотно сжав губы, он молчал, явно просчитывая следующий ход.

Когда Голд взглянул на нее с подчеркнутой открытостью, Марлин мысленно произнесла фразу, которую он и озвучил мгновение спустя:

— Я считал, мы доверяем друг другу.

— Ты стал на редкость предсказуем, — негромко рассмеялась она. — Теряешь форму? А что касается доверия, то да, я и правда доверяла тебе. Но тот день, когда ты кому-нибудь доверишься…

Голд с едва заметным нетерпением прервал ее.

— Наступил. Я затем и пришел. Мне нужна твоя помощь.

Марлин помолчала, неспешно поднялась, вновь легко провела рукой по волосам.

— У меня нет долгов перед тобой, — подчеркивая каждое слово, но не вкладывая в смягченный застарелой горечью тон настоящей враждебности, откликнулась она.

И отойдя на два шага, склонилась к стоящему в углу массивному корпусу часов с маятником.

Она слышала, как Голд за спиной поднялся, но не шагнул к ней.

— Марлин.

Она прикрыла глаза, поднесла руку к губам, уже угадывая по его мягкой интонации, по приглушенному голосу, о чем Голд сейчас заговорит.

— Я сделал все, чтобы найти ее.

Марлин моргнула на всякий случай. Что слез не будет, она знала. Их уже давно не было. Убедившись, что глаза сухи, она обернулась.

— Много лет. Много-много-много лет, — нараспев прошептала она, слегка покачиваясь, точно в тон движению маятника, всем телом. — Помнишь, что ты пообещал мне?

— Я не обещал, что смогу отыскать ее, — сухо отозвался он.

Марлин усмехнулась — осторожен как и всегда.

— Нет, позже.

Взгляд Голда смягчился, и она вновь отвернулась.

— Что боль утихнет со временем, — медленно, точно сомневаясь в выборе слов, ответил он за ее спиной.

— Со временем, — повторила Марлин. — Время, время… «Time, time, time, in a sort of runic rhyme»*, — чувствуя, как губы кривит горькая, горше, чем слезы, усмешка, процитировала она. На предпоследнем слове голос дрогнул. — Что же, все и правда закончилось рунами.

Делая вид, что собственные слова позабавили ее, она улыбнулась, коснувшись пальцем вышитых на своих погонах молний.

— Мне жаль, — с великолепной имитацией искренности произнес Голд после долгого — такого, что она успела вернуться к столу — молчания.

Она полуудивленно, полусердито вскинула на него глаза.

— Ты не сказал этого тогда.

— Тебе это было нужно? — тихо спросил он.

— Нет. Не нужно и сейчас.

Она помедлила. Когда он вновь назвал ее имя, она со щелчком включила настольную лампу, поправила абажур.

— Хорошо, — холодно ответила она наконец. — Я займу его. Но запомни: я ничего не обещаю.

***

Одного взгляда Киллиану хватило, чтобы понять: если Свон мечтала о высоком звании в СС, то она определенно сделала несколько шагов к своей цели. Лицо ее осунулось, веки воспалились, покраснели, словно девчушка с подводкой не того цвета баловалась, губы бледные, сухие.

И горящие глаза с упрямым прищуром, точно Эмма оказалась в тире и уже вскинула ружье к плечу. Киллиану не хотелось думать о мишени.

Он невольно напрягся, ощутив, что от девушки исходит угроза. Не та, что раньше, слабая, неумелая, а угроза пробуждающейся, жестокой, осознающей себя силы.

Киллиан заставил себя расслабиться, усмехнуться, смутно надеясь, что Свон в ответ хоть на миг перестанет напоминать осатаневшую ведьмочку.

— Хочешь отпустить остроту или сделать глубокомысленное заявление? — спросила Эмма, не поднимая глаз.

— Сначала скажи, для чего я здесь, красавица. Ты еще ни одного вопроса не задала и вряд ли собираешься.

Свон резко захлопнула раскрытую папку, наклонилась вперед, упершись локтями в стол и сцепив заметно подрагивающие пальцы в замок.

— Кстати, тебе привет от Дэвида. Мы с ним провели последние четыре дня в сентиментальных излияниях. Ты был бы растроган. А может… — она порывисто поднялась, резко оттолкнув стул, — и нет. У него не получилось.

Киллиан облизнул губы; Эмма, сложив руки на груди, похоже, ждала вопроса.

— Что не получилось?