Страница 6 из 24
- Ну, сегодня опоздание на час. А дальше как будет?
В пустом театре на слабо освещенной сцене у рояля их ждал аккомпаниатор. Но ему не пришлось играть: Эдит не умела петь под рояль. Лепле попросил ее петь все, что она знает. Она начала, как на улице, все подряд. Заложив руки за спину, торопясь, она пела кабацкие, народные, эстрадные песенки. Когда дело дошло до оперных арий, Лепле предусмотрительно остановил ее. Ему было ясно. Он предложил ей прийти через день на репетицию, выучив три песни, которые он даст ей для исполнения в следующей же программе.
Эдит разучила их за одну ночь. Нот она не знала, ей помогла ее аккордеонистка. Это были популярные парижские песенки, одна из них была "Лэ мом дэ клош".
- Между прочим, как твоя фамилия? - спросил Лепле, когда она пришла на репетицию.
- Гассион.
- Не годится для сцены. А еще какого-нибудь имени у тебя нет?
- Я выступала еще как мисс Эдит.
Лепле улыбнулся. Эдит покраснела.
- Так. Ну, а еще не было псевдонима?
- А еще... был псевдоним Таня.
- Ну, это подошло бы, если б ты была русской.
Эдит стояла перед ним хрупкая, бледная. Маленькие выразительные кисти рук беспомощно висели вдоль узких, мальчишеских бедер, обтянутых дешевой юбчонкой.
- А еще я выступала под именем Дениз Жэй... Югетт Элиа...
- Не знаменито, - отмахнулся Лепле. Он долго и пристально глядел на нее, а потом сказал:
- Ты все же настоящий парижский воробей. На арго воробей- "пиаф", вот и будешь выступать под именем Эдит Пиаф.
Эдит получила новое крещение на всю жизнь. После репетиции Лепле указал на ее залатанную юбку.
- У тебя есть что-нибудь поновее?
- Есть почти новая юбка, тоже черная... И почти готов черный пуловер, который я вяжу сама... - Она вдруг снова покраснела и засмеялась. - Очень люблю вязать... Так незаметно время проходит. - Она снова стала серьезной. Только я не связала рукавов...
- До завтрашнего вечера довяжешь?
- Конечно, довяжу!
Эдит вязала весь день, вполголоса напевая новые песенки. Вечером в театре, запершись в своей уборной, она лихорадочно довязывала рукав к первому вечернему туалету.
- Ну как, готово? - Лепле каждые пять минут заглядывал в уборную.
Но рукав так и не был довязан.
- Твой выход! - открыл дверь Лепле. - Придется выходить без рукава.
Знаменитая в то время певица Ивонна Валлэ, услышав Эдит впервые на репетиции, прониклась к ней симпатией и подарила ей свой чудесный шарф из белого шелка. Этот шарф спас положение.
- Прекрасно, - обрадовался Лепле, увидев шарф на спинке стула. - Наденешь шарф. Поменьше движений! Смотри не поднимай рук! - напутствовал он свою протеже. Затем он вышел на сцену и объявил уважаемой публике, что сейчас покажет мом - бродяжку, которую нашел на днях на улице.
- У нее нет вечернего платья. На ней юбчонка в четыре су. Она без грима, без чулок... Это дитя Парижа. Примите ее снисходительно. Вот она - Эдит Пиаф!
И перед взыскательной, сытой публикой, пришедшей сюда в театр-кабаре, чтоб повеселиться, появилась бледная, худенькая уличная девчонка. Из-под сверкающего белизной шарфа с бахромой виднелась коротенькая черная юбка. Худые ноги неуклюже переступали на высоченных каблуках.
Она начала робко. Потом осмелела и запела свободно и темпераментно.
Мы, малышки, клошарки, бедняжки,
Без гроша в кармане, нищие бродяжки.
Это нам, клошаркам, похвастать нечем,
Любят нас случайно, на один лишь вечер!
Почувствовав, что "забирает" публику, Эдит так увлеклась, что вскинула руки кверху, и шарф... упал. Она оказалась в патетической позе, в пуловере с одним рукавом.
Весь зал недоуменно молчал. В отчаянии выбежала Эдит за кулисы. И тогда разразился взрыв хохота и грохот аплодисментов, решивших ее судьбу...
В своих воспоминаниях Эдит пишет, что, когда она вышла раскланиваться, чей-то сильный голос из рядов крикнул:
- А она с нутром, эта малютка!.. Это был Морис Шевалье.
СОРОК ЛЕТ ТОМУ НАЗАД
Я помню Мориса Шевалье. В юности, когда мы о отцом - художником Петром Петровичем Кончаловским жили в Париже, мы смотрели в Казино де Пари выступление Мориса Шевалье вместе с его женой Ивонной Валлэ.
Это была прелестная пара. Очень высокий блондин, с яркими голубыми глазами и выразительно оттопыренной нижней губой, выходил на сцену в соломенной шляпе-канотье, с тростью, элегантный, веселый, ловкий, Они пели и танцевали, причем красивая маленькая Ивонна становилась крохотными туфельками на носки его огромных ботинок, и он ловко шел в танце, неся на носках свою миниатюрную супругу.
Они пели песенку, которую тогда насвистывал весь Париж. Я до сих пор помню слова этой песенки:
Скажите, Шевалье!
О месье Шевалье!
Интересно мне услышать ваше мненье,
Почему, скажите мне,
Нет французов на Луне?
Это, верно, ведь большое упущенье!
Мамзель Валлэ!
Мамзель Валлэ!
Если б было там людское населенье,
Все лунатики тогда
Стали драпать бы сюда!
Это правда, месье Шевалье?
Да! Это так, мамзель Валлэ!
Вот какие легковесные остроты считались тогда модными. Это было время, когда знаменитая Мистен-гетт (Знаменитая певица "уличного жанра".) уже была на возрасте, а на эстрадах появились новые звезды, такие, как молоденькая Ракель Меллер в своей "Виолетере" - испанская девушка с корзиной живых фиалок.
Сеньориты и сеньоры!
Покупайте вы фиалки,
Пусть не будет денег жалко,
Это тот цветок, который
Счастье может принести!
пела Ракель, и весь Париж повторял за ней эту лесенку.
Тогда же впервые свела с ума публику песенками и танцами молодая негритянка Жозефина Бекер, с кожей, отливавшей оливковым глянцем, с чудесным сложением, с обаянием негритянской изящной некрасивости. Голос у нее был небольшой, но танцевала она бесподобно.
Совсем недавно я видела ее, шестидесятилетнюю Жозефину, на сцене театра "Олимпия". Она так же грациозна и прелестна. Окутанная розовым облаком нейлона и страусовых перьев, она под конец выступления садится на рампе, свесив в оркестр свои стройные ножки, и поет чудную простую песенку о том, как она любит своих шестнадцать приемных детей разной национальности и как она воспитывает их в духе братской любви и преданности семье, которую она, Жозефина, сама сплотила своей любовью и заботой...