Тень (ЛП)

Пожилой видящий вновь говорит с ним, когда он ещё не сумел вернуть себе дар речи.

«Где твоя другая семья, сын мой? Они близко?»

Мальчик сбит с толку. Он показывает видящему жест благодарности, но не за его слова.

Он не может придумать слова для ответа. Все слова покинули его. Вместо этого он пытается слова пожилого видящего. Другая семья? Какая семья?

Эта мысль ослабляет. Она слишком чужеродная, чтобы быть реальной.

«Я так сожалею об этом ужасном событии, которое ты вытерпел. Мне очень, очень жаль, сын мой».

Мальчик опять пытается заговорить с высоким видящим, чьё лицо похоже на череп. Он пытается найти слова, даже в своём разуме, используя язык жестов, не сумев говорить сквозь облачка в его рту.

Пожилой видящий, похоже, понимает. Его длинные пальцы гладят маленькую черноволосую голову, на мгновение сжимают узкие плечики.

«Мы их похороним, — тихо шепчет он. — Мы похороним их вместе».

Мальчик не может дышать.

Он не может дышать.

Но он может показать жест «да».

По побуждению высокого видящего он неохотно отпускает платье женщины, сжимая в ладошке её серебряное кольцо, и встаёт на ноги, чтобы пойти следом.

Глава 17.

Что я тебе сделал

Я вырвалась из этого пространства, покрывшись потом.

В комнате царила мёртвая тишина.

От лежания на тонкой постели болела спина. Мои мышцы как будто скрутило узлами, словно всё это время я, не переставая, напрягала их. Не было мягкого перехода, не было периода, где я находилась наполовину там, наполовину здесь, плыла в океане света с Вэшем и Тарси.

Вэша и Тарси здесь не было.

Они увидят всё на экранах, поскольку мои впечатления записывались через устройство виртуальной реальности в гарнитуре. Но их не было здесь, в моём свете. Мы одни.

Резервуар изнутри ощущался мёртвым. Холодным.

Перед своим мысленным взглядом я всё ещё видела похожее на череп лицо Менлима, эти холодные глаза цвета мочи. Теперь я знала, что он выглядел не таким похожим на Салинса, как говорил мне Ревик.

Я слышала собственное дыхание, но оно не нарушало эту тишину. Оно лишь усиливало её вокруг меня, пока я смотрела во тьму. Одиночество заставляло мой свет дрожать. Ощущение потерянности, столь бесконечной и всеобъемлющей, что я не могла видеть сквозь него.

Я хотела плакать, хоть как-то это выразить. Но всё, что я чувствовала, не могло выйти через слезы. Вместо этого я покрылась потом, ощущая тошноту от чувства, что это никогда не закончится, что этому никогда не придёт конец.

Казалось, на протяжении бесконечного промежутка времени я с трудом дышала, та приторная тошнота застряла в моем горле. Я была уверена, что меня стошнит, если я попытаюсь пошевелиться.

Моя рука стискивала перед хлопковой рубашки, в которую я была одета. Ладонь сжалась в потный кулак до побеления костяшек.

Я уставилась в потолок, пока та тошнота курсировала по моему телу, сжимая мои лёгкие, ослабляя внутренние органы.

До меня лишь потом дошло, что отчасти это было холодным, неприкрытым страхом.

Сильнее этого страха я в жизни ничего не испытывала, даже когда находилась в плену у Териана — даже когда думала, что он меня убьёт. Моё тело не могло справиться с таким количеством страха.

Будучи обездвиженной, я попыталась как-то пережить это, позволить этому ощущению пройти, хотя оно будто сокрушало мою грудь.

Я помнила это. Во всяком случае, я помнила привкус этого чувства.

Я помнила интенсивность этого чувства по тому времени, когда я была в пещере с Тарси.

Тот же прилив эмоций встречал меня всякий раз, когда мы шли по следам мальчика на той изломанной тропе воспоминаний. Тарси заставила меня изучать Сайримна ещё до того, как я узнала, кто такой Ревик на самом деле. Теперь меня поразило знакомое ощущение, схожесть того чувства потерянности.

Я помнила, что изумлялась тому, как одна личность может чувствовать так много и не сойти с ума.

Но это тоже было иным.

Здесь все фильтры исчезли. В этот раз я не наблюдала за Барьерным отпечатком извне. Сколько бы я ни уловила в тот раз, это не шло ни в какое сравнение с тем, что было сейчас.

В этот раз я находилась внутри, проживала всё это с ним.

Я также поняла кое-что ещё.

Та же самая особенность, которая делала его таким счастливым ребёнком, стала впоследствии его погибелью. Я любила своих человеческих родителей — сильно. Я знаю, что они любили меня, и Джон любил меня, и Касс. Но какой бы сильной ни была эта любовь, они никогда не могли быть со мной такими открытыми и любящими, какой была семья Ревика с ним.

Он был открыт для них до такой степени, которую человек просто не может уложить в голове.

Теперь я осознавала, что Тарси закрыла меня щитами и от этого тоже.

Она защитила меня от худших частей, вероятно, чтобы я продолжала наше изучение его прошлого. Только после всего случившегося в Вашингтоне я осознала истинный смысл её маленького упражнения. Она знакомила меня с моим супругом.

Спустя ещё несколько долгих минут я осознала, что чувствую и его тоже.

Точнее, я осознала, что никогда не переставала чувствовать его. Он был там, со мной, всё это время. Даже сейчас я так сильно погрузилась в его свет, что едва могла разделить его нити.

Я слышала его дыхание.

Поначалу мне показалось, что я вообразила эту часть. Я думала, что это какое-то эхо в моём сознании, какой-то отголосок места, которое я только что покинула.

Ещё раньше я думала, что это я.

Затем я услышала его. Я услышала его голос.

Он говорил параллельно со своими попытками дышать. Долгое время я слушала, и только потом осознала, что он повторяет что-то наизусть. Я не узнала, что это. Может быть, это молитвы, а может, повтор одного и того же отрывка песни раз за разом, как он делал сегодня ранее.

Но это другое.

Вместо того чтобы упражняться в свисте в темноте, он задыхался, хватал ртом воздух, словно дышал вопреки какому-то тяжёлому грузу на его груди.

Осознав, что это доносится не из Барьера, я повернула голову.

Он лежал наполовину на боку, согнув ноги в странной форме полумесяца и держа их близко к телу, а рукой обхватил живот. Всё ещё задыхаясь и тяжело дыша, он на моих глазах шептал какие-то слова, словно не мог сдержать их поток на своих губах. Долгое время он не смотрел на меня. Он лежал там, потея, и его глаза смотрели в никуда, когда не оставались закрытыми.

Он бормотал тихо и успокаивающе, словно обращаясь к самому себе.

Затем он внезапно ощутил мой взгляд.

Он посмотрел мне в глаза с другой стороны комнаты.

Выражение его лица шокировало меня, заставив сердце подскочить к горлу.

— Ревик, — я не могла найти слов, чтобы продолжить. Образ мальчика скользнул в моё сознание, и мне пришлось приложить усилия, чтобы не разрыдаться. — Ревик… ты в порядке?

— Перестань, — произнёс он. Его голос почти напоминал стон. — Элли… gaos. Пожалуйста, перестань.

Я продолжала смотреть на него, борясь с тем, что я видела, что слышала в его голосе.

Мне приходило в голову, что это трюк, что он имитирует мою позу на одеяле, но его голос звучал едва слышным бормотанием.

— Пожалуйста, — повторил он. — Останови это, Элли… пожалуйста…

— Я не могу, — почти беспомощно ответила я, всё ещё затерявшись в его прозрачных глазах. Я никогда не видела в его глазах столько эмоций. Никогда за всё то время, что я его знала.

— Нет, можешь. Пожалуйста… пожалуйста, Элли. Я сделаю всё, что угодно…

Его голос умолял меня, тянул через нашу связь.

От ощущения его в моём свете на глаза навернулись слезы. Я не сумела сдержать их, и они почти ослепили меня.

— Я не могу. Мне очень жаль, Ревик.

— Элли, прости меня. Прости за всё, что я тебе сделал…

— Дело не в этом. Я не пытаюсь сделать тебе больно.

— Пожалуйста… боги, пожалуйста… не делай этого со мной… — его голос надломился. — Что я сделал, что ты меня так возненавидела? Что, Элли?