Из свитков Клио

На верхушке огромной каменной башни, поднимающейся над всей Болоньей, стояли два человека. Они хмуро смотрели на запад, туда, где виднелась деревянная колокольня над палаццо дель Подеста.

– Как думаешь, Пьетро? У нас получится?

– План верный, Рааверио. Я всё продумал до мелочей. Бочки из-под вина забирают из нового дворца по понедельникам. Королю нужно будет ночью забраться в бочку и прикрыться дерюгой. Утром носильщики отволокут всю пустую тару на склад. Оттуда мой человек отведёт Энцо к воротам Сан-Феличе, где его будут дожидаться свежие лошади и двое верховых.

– А если что-то пойдёт не так?

– Ну что тебе на это сказать, Рааверио? Остаётся только уповать на милость Господа нашего! – и Пьетро Азинелли истово перекрестился в сторону базилики Сан-Петронио. Рааверио де Гонфалоньеро кинул взгляд в том же направлении, но осенять себя крёстным знамением не стал.

– Мне привезли бочонок красного из Монтепульчано. Пропустим по стаканчику за успех предприятия?

И два благородных болонца начали спускаться по лестнице, идущей по периметру каменных стен гигантской башни, принадлежавшей роду Азинелли уже полтора века.

Джованна Мальвецци проснулась рано утром и сразу принялась за дело. Нужно было приготовить еду на всё многочисленное семейство. Когда в доме напротив лязгнули ворота, а потом что-то громыхнуло, Джованна сразу догадалась, что это из нового дворца выносят бочки из-под вина. Но на всякий случай женщина выглянула в распахнутое окно.

Да, действительно, два больших дубовых бочонка стояли за оградой дворца. Но одна деталь привлекла внимание Джованны и помешала ей вернуться к хлопотам по кухне. Из-под дерюги, прикрывавшей левую бочку, выглядывала копна длинных огненно-рыжих волос. Присмотревшись, женщина заорала так, как обычно кричала на рынке, если кто-то пытался вырвать у неё из рук корзинку:

– Караул! На помощь! Там, в бочке… Это король Энцо!

Действительно, у кого ещё в Болонье могли быть такие приметные волосы?

Захлопали окна в домах по соседству, на шум выглянул стражник из нового дворца. Мгновение – и возле бочки уже собралась толпа. Люди тыкали пальцами в рыжие локоны. Наконец, подошедшие к бочке сержант и три ратника подняли дерюгу. И весь народ засмеялся, увидев короля Энцо, согнувшегося в неудобной позе.

– Вставайте, Ваше величество! Извольте проследовать в ваши покои! – отчеканил сержант.

Энцо поднялся. В его голубых глазах на мгновение промелькнула смертельная тоска, но затем высокородный узник принял горделивый вид и самостоятельно выбрался из бочки.

После неудачного побега охрану короля Энцо удвоили, а условия содержания ужесточили. Даже златовласую Лючию стали пускать в новый дворец лишь по праздникам. Однажды, войдя в помещение, где содержался узник, женщина заметила, что Энцо водит пером по пергаменту.

– Ваше величество сочиняет стихи?

– Сонет. Хочешь послушать?

– Конечно!

Энцо положил пергамент на стол и подошёл к окну. Затем обернулся к Лючии и начал вдохновенно декламировать по памяти, шагая по своей темнице:

Есть время пасть и ввысь подняться снова,

И время разговора и немоты,

И время слушать тех, чье мудро слово,

И время накопленья и заботы;

Есть время мстить обидчику сурово,

И время смелым быть, коль видишь зло ты,

И время уступить нападкам злого,

И время скрыть, коль ты увидел что-то.

Поэтому, считать я мудрым буду

Того, кто умно действует и чинно,

Со временем всегда в согласье прочном,

Чье обхождение по нраву люду,

И никогда не сыщется причина,

Чтоб действие его сочли порочным.3

Затем Энцо остановился и посмотрел на Лючию:

– Тебе понравилось?

– Да! Вы ещё никогда мне не читали сонеты! – потом она задумалась и тихо спросила:

– А вы считаете меня порочной?

– Глупая! Я тебя люблю! Ты – моя последняя отрада в этой жизни. Ты и мои стихи – вот две вещи, которые остались мне милостью божьей. И когда я предстану перед Спасителем, мне не о чем будет жалеть. Я всегда поступал так, как велели мне честь и долг перед отцом.

Энцо помолчал немного, а потом продолжил:

– Но так хотелось бы хоть раз ещё поохотиться с соколом или с кречетом. Кстати, Лючия, раздобудь мне пергамента в палаццо дель Подеста. Скажи им, что я хочу восстановить по памяти отцовский трактат об искусстве охоты с птицами. Это будет хорошим приобретением для городского скриптория.

– Неужели соколиная охота была так важна для вашего батюшки-императора?

– Да. Он был самым лучшим знатоком ловчих птиц во всём христианском мире. Он увлекался охотой с детства, а потом, когда мой отец освободил от неверных Град Господень, он призвал к себе сарацин-сокольничих, и от них узнал многие басурманские секреты. А потом он написал трактат об этом благородном искусстве. Его книга – это кладезь охотничьей мудрости, дань его благорождной страсти. Знаешь ли ты, Лючия, что из-за этой страсти мой отец был разбит под Пармой?

– Нет, ваше величество. Вы никогда мне об этом не рассказывали.

– Мы стояли под изменнической Пармой, предавшей империю. Отец повелел построить укреплённый лагерь для наших войск и обложить изменников со всех сторон. Мы осаждали Парму восемь месяцев, и победа наша была близка. Но подлые гвельфы пронюхали, что император собирается на охоту, и в тот день, когда мы с батюшкой отправились в долину Таро испытать наших птиц, пармцы, сделали вылазку. Одновременно с ними на лагерь наш напали и папские войска. И пока мы занимались соколиной охотой, наши враги уничтожили лагерь, взяли множество пленных, захватили казну и даже имперскую корону! После этого нам ничего не оставалось, как отступить.

В начале 1272 года самый важный узник Болоньи тяжело заболел. Его мучили слабость и лихорадка. Ни один городской врач не смог помочь Энцо. Подеста даже вызвал из Сиены известного эскулапа Елисея, имевшего диплом Салернской врачебной школы. Но и дипломированный лекарь не помог королю, лишь напрасно заплатили Елисею из городской казны сто серебряных лир.

14 марта Энцо умер на руках Лючии, проведя в плену почти двадцать три года. Городской совет Болоньи проявил невиданную доселе щедрость: узника похоронили в базилике Сан-Доменико с королевскими почестями: забальзамированное тело облачили в пурпур, мёртвое чело увенчали золотой диадемой, а в руки вложили меч и скипетр. Еретик, дважды отлучённый римскими папами от церкви, нашёл своё последнее пристанище там же, где за полвека до того упокоился святой, основатель доминиканского ордена, Доминго де Гусман Гарсес.

Ведро

Лицо кондотьера Корельи не обещало лёгкого разговора кавалеристам, вернувшимся в лагерь. Взглянув на солдат, как на грязь под ногами, старый вояка гаркнул своим каркающим сорванным голосом:

– Какой у вас был приказ?

– Преследовать гвельфов от Дзапполино до самых стен Болоньи. Попытаться ворваться в городские ворота на плечах отступающих и удерживать башню до подхода подкреплений.

– И что?

– Не получилось. Болонцы успели запереть ворота.

– А это что такое?

– Ведро.

– Какое ещё ведро?

– Болонское.

– Я приказывал привезти болонское ведро?

– Нет.

– Ну так какого дьявола вы его сюда приволокли?

– Так получилось.

– Как получилось? – заорал Корельи. Лука вжал голову в плечи и попытался сделаться незаметным, но с его ростом в три локтя и одну пядь это получалось не слишком хорошо.

– Ми наступать, болонцы трусливо драпать. Ми взять в плен капитан Сакколо. Но кони нужно пить. Ми стать у южный ворота поить кони из колодец. Болонцы нас увидеть и напасть. Ми уехать быстро, а ведро из колодца остаться у нас, – попытался вступиться за однополчанина Конрад Дитинген, тощий баварец. Выслушав этот незамысловатый рассказ, кондотьер разозлился ещё больше. Его иссохшее лицо покраснело, а выцветшие глаза выпучились, как у рака, брошенного в кипяток.

3

Автор перевода на русский язык сонета Энцо Сардинского «Tempo vene che sale a chi discende» – Шломо Крол.