Страница 20 из 25
– Добро мне здесь быти!
И таким образом, место казни, изгнания и проклятия – земля – для него превращается в место покоя, радости, предначинающегося блаженства.
Да, не чем иным, как той радостью, которую подает обладание Христом, можно объяснить то непрестанное, неизменное радование духовное, которое здесь наполняет души праведников.
Самого бодрого, самого радостного человека пришлось мне встретить в одном, по внешним обстоятельствам его жизни, из несчастнейших и обремененнейших людей, каких мне довелось видеть, – в старце Амвросии Оптинском.
В глубокой и дряхлой старости, почти недвижимый, не сходивший часа по двадцать два в сутки с жесткой и узкой койки, старец страдал неизлечимыми и мучительными болезнями – несварением желудка, жегшим его нестерпимо внутренним жаром, сменявшимся ознобом, так что приходилось с него по нескольку раз в час сменять белье, тогда как он еле мог повернуться. И к этому болезненнейшему, изнуреннейшему человеку шли безостановочно целые вереницы никогда не переводившегося народа. И с чем шли? С какими признаниями, с какими душевными ранами и житейскими осложнениями!
Шли как к последнему прибежищу, когда во все уже изверились и нигде помощи не нашли. Шли с такими страшными тайнами, которые язык отказывается выговорить, которые хотелось пересказать раньше обыкновенному духовнику, но слова которых замирали, не будучи в состоянии сорваться с языка. Шли в таких осложнениях, в которых бы не смог разобраться и сам хитроумный царь Соломон.
И вся страшная накипь жизни была постоянно тут пред ним, этим слабым, изнемогавшим, чуть живым человеком.
Было от чего потерять голову, зажать себе уши пальцами, крепко закрыть глаза пред этим грозным натиском вылезавших отовсюду поразительных ужасов жизни.
И что же?
Боже, какая чуднаятишина была неизменно в душе этого человека и каким умиротворением мощно веяло от него на вас, как только вы к нему подходили! Еще не сказав ему ничего, еще не произнеся пред ним тех горьких жалоб на жизнь, которые в вас кипели и которые вы к нему принесли, вы вдруг ощущали, что все волнующее, тревожащее, раздражающее вас, устрашающее – все куда-то вдруг пропало, нет больше ни тревоги, ни страха, ни злых предчувствий.
Ясно, радостно, спокойно.
И ясные, безмятежные, сияющие тихим огнем любви, греющей и светящей, глаза старца смотрят на вас, и как вам под этим взором отрадно, точно кто-то с самого неба глядит вам в душу.
И было так потому, что этот изможденный, страдающий телесно, несчастный по земным условиям старик, постоянно осаждаемый морем открывавшихся ему людских несчастий, он поверх земли, со всем, что делается на ней ужасного, несправедливого, удручающего и смрадного, схватился крепко за небо и, как бы стояв нем одной ногой, потому так спокойно смотрел и на свое земное убожество, и на еще горшие убожества шедших к нему людей, что все это было для него покрыто, изглажено, исправлено одной великой несомненностью, которая одна только и была для него действительна, правдива, неопровержима, – блистающим ликованием вечности, а прочее все – эти земные стоны, вопли, грехи, измены, болезни, немощи – было так временно, преходяще и так ничтожно пред той непреходящей действительностью вечности!..
Да! схватиться за небо и удержать его при себе – и все тогда преобразится в жизни!
А путь для этого один: приближение ко Христу, воплощение в своей жизни Его слов.
И как действительно преобразится все вокруг нас даже, а не только что лишь внутри нас, если мы станем жить по Христу.
Нам вот кажется, что люди так плохи и так враждебно к нам относятся. Но ведь это потому только так, что сами мы не открываем для них лучших сторон нашего внутреннего существа и норовим за все, чем они против нас погрешили, отплатить им вдвое или втрое…
А вот сумели же самоотверженные деятели между тюремными заключенными пробуждать лучшие чувства, даже в самых закоренелых злодеях. И когда в душе живет Христос, к этой душе как железо к магниту тянется все, что есть лучшего в других людях, и встает с неведомых глубин души пропавших, кажется, без возврата людей яркое, лучезарное добро.
Преобразись, человек, по Христу – и вокруг тебя преобразится мир!
Вспомните святых, которым львы лизали ноги, за которыми медведи ходили как овечки. Они отблеском умирившейся в Боге души своей творили эти чудеса, доступные всякой душе человеческой.
Ах, если б можно было в жизни своей воплотить эту сверкнувшую тогда, на Фаворе, ученикам Христовым мечту: «Добро нам зде быти!»
Если бы можно было настолько воплотить в себязаветы Христовы, чтобы широкий мир обратился для нас в Фавор, чтобы все темное в нас исчезло в лучах благодати и мы засияли тем светом, который всякому видящему нас давал бы ощущение нашей близости к небу, и в этом сиянии благодати мы радостно ожидали бы призыва Христова.
Любимая святыня
Нет большей отрады для человека верующего – последней отрады, которую может дать земля, – как умереть под сенью любимой святыни.
Недавно в Петрограде произошел следующий случай, на котором не может не остановиться с внимательностью взор верующего.
На Моховой улице, близ угла Пантелеймоновской, помещается известная всему городу часовня во имя Иоанна Богослова, принадлежащая Череменецкому монастырю. Среди частых посетителей часовни был казначей Главного казначейства М. А. Оранский, человек уже старый – ему недавно минуло семьдесят два года. Жил он поблизости, на углу Кирочной и Литейной, в казенной квартире, в здании казначейства. По праздникам набожный старик любил сходить в часовню, поставить свечу к образу.
В сочельник Рождества Оранский, по своему обыкновению, зашел в часовню и стал молиться. Во время этой молитвы он почувствовал себя дурно и лишился сознания.
Тотчас послали за врачом, но помощь оказалась бессильной, и старец вскоре умер. Когда думаешь о такой кончине, хочется самому умереть когда-нибудь именно таким образом.
Человек наблюдательный мог заметить, что за церковными богослужениями люди особенно усердно крестятся, а некоторые и опускаются на колени при произнесении прошений ектении: «Прочее время живота нашего в мире и покаянии скончати у Господа просим… Христианские кончины живота нашего – безболезненны, непостыдны, мирны и доброго ответа на Страшном Судищи Христове просим».
И вот над некоторыми людьми с какой-то поразительной точностью исполняются слова этого церковного прошения.
Честный исполнительный труженик, проведший свой век при невидной кропотливой обязанности, всю жизнь теплил в себе огонек усердия к Богу. Это усердие искало себе внешнего выражения – вот в этих свечах – теплой жертве от небольшого его содержания. Проходили годы «в мире и в покаянии», и смерть этому труженику не казалась страшна под осенением веры.
И пришла она, не пугая своим призраком, как это бывает при тяжкой болезни, и сбылись слова, которыми, конечно, молился старец о кончине «христианской, безболезненной, непостыдной, мирной…» В последний раз складываются пальцы руки во знамение креста, последний раз губы шепчут молитву, и нить жизни вдруг обрывается…
Как мирно, как безболезненно, как тихо и как по-христиански!
Часто думается: как отрадно пред концом, когда христианин ясно сознал, что уходит от жизни, что все счеты с миром покончены, не только не тоскует от этого сознания, но сияет радостью в предчувствии величайших тайн, какие откроются для его жаждущего всего Божественного духа, – как в эти часы отрадно принять в последний раз в своем доме чтимую сердцем святыню!
И всегда меня удивляло, как очень, даже очень немногие это делают.
Слышно было: когда в Москве умирал апостол Сибири, окончивший дни свои на митрополии Московской Иннокентий, он попросил, чтоб пред смертью привезли к нему любимую, окруженную в Москве величайшим почитанием икону Богоматери Иверскую.
И сколько трогательного было в молитве старца-проповедника, старца-подвижника, человека великой веры и великого труда, сколько красоты, выражения и значения было в последнем преклонении его души перед заветной иконой!..