Страница 17 из 25
И вот надо спросить себя: в чем же найти истинное счастье? Как в области духа найти такой предмет, на который устремить все свои искания, на который были бы направлены решительно все наши душевные расходы?
И в чем же будет состоять та мудрая экономия, которая постепенно обогатит наш внутренний мир? Духовная экономия эта состоит в том, что не надо ничем брезговать для того, чтобы обогащать свою душу.
Многие совершенно неверно думают, что большую настоящую цену имеют только большие крупные дела, яркие добродетели, и не отдают себе отчета в тех больших ценностях, какие могут составляться из ряда маленьких подвигов и побуждений столько раз на дню. А вот эти самые дела, подобно той меди, которая у состоятельного человека расходуется совершенно незаметно и которая, вовремя прибереженная и постоянно приберегаемая, в общей сложности составляет немалую сумму.
Сколько раз на дню представляется возможность прикопить себе для пропуска в Царство Небесное добрых дел!
Вот если в толчее жизни, в каком-нибудь переполненном трамвае, я, как бы ни устал, уступлю мое место более еще, чем я, уставшему человеку, беспомощной девочке, еле стоящей на ногах старухе – вообще лицу, которому по своим силам стоять труднее, чем мне, – я уже, так сказать, тем приберег себе духовную копеечку. Если я ласково отвечу входящему в вагон в суматохе человеку, спрашивающему меня о том, свободно ли место около меня; если я хотя бы взглядом моим буду приголубливать входящих людей, хотя мне лично и незнакомых, то это составит лишнюю копеечку в общий громадный счет, который ведется в небе делам нашим.
Если я способствую кому-нибудь устроиться в жизни, похлопочу, попрошу за него, дам добрый совет людям в недоумении; если я, насколько могу, не оставлю без помощи ни одного бедного, проходящего мимо меня; если я, видя, что знакомый мне человек погибает в том или ином отношении, заботливой, осторожной, мягкой рукой буду направлять его на другой путь; если человеку, который увлекся дурным развращающим чтением, я, хорошенько напрягши свое воображение, буду давать книги, которые сразу и развлекут его и наведут его на здоровые, отрезвляющие мысли; если я больному принесу слова сочувствия и цветы по своим средствам; если я поддержу поскользнувшегося предо мной на тротуаре человека; если я со всеми, с кем сводит меня жизнь, постараюсь быть приятным и полезным, насколько это от меня зависит; если все будут знать, что во всякой нужде они найдут во мне посильного помощника; если, готовый во всякую минуту к смерти, я буду всякую минуту полон того сознания, что ни одному человеку я не сделал зла; если всеми зависящими от меня средствами я старался в жизни исполнить высокие слова вдохновенного поэта:
вот все это грошики, копеечки, а может быть, серебро и золото, которое опускается в одну большую копилку, ту копилку, из которой, проводя меня через мытарства, приставленный ко мне ангел будет расплачиваться за мои злые дела…
Один великодушный боярин Шереметев, облыжно обвиненный в измене Грозному, был пытан насчет того, куда скрыл он свои сокровища.
– Руками нищих переправил их к Богу, – был ответ этого великодушного человека.
Как счастливы и мы, если находим в религии приложение всех своих духовных сил; если с мыслью о Боге мы стараемся не пропускать, а исполнять одно за другим те, быть может, не блестящие добрые дела, творить которые случай представляется нам в жизни и в которых часто бывает больше великого, чем в более ярких и видимых подвигах.
Будем спешить делать добро. Выберем себе ту область угождения Богу, которая нам больше всего по душе, и этой области принесем в жертву решительно все. И тогда мы станем «в Боге богатеть» и готовить себе самую богатую духовную участь…
В старом Киеве
Ветер бушует. Ветер гуляет.
Словно забавляясь, переносится он с невероятной быстротой над замерзшим Днепром до Вышегорода.
И сердится он на безлюдье. Сам же с морозом загнал жизнь внутрь теплых домов, а теперь сердит, что нет для него жертвы, которую бы мог сбить с ног, обледенить, обратить в мерзлый труп. Бедные, убогие, прикрытые рубищем – все от него попрятались. Богатые, зажиточные не так его боятся в непроницаемых меховых одеждах. И, раздраженный своим одиночеством, еще сердитее гудит ветер, в каком-то отчаянии треплет обнаженными ветвями разбросанно стоящих деревьев, бессильный против могучей щетины дремучих лесов…
Ветер бушует. Еще приютнее, еще теплее в недоступном буйному ветру людском жилище…
Тихо и в высоком терему великой княгини Ольги.
Всегда деятельная, сегодня Ольга как-то задумчива и сосредоточенна. Сегодня канун дня Рождества.
И вспоминаются ей те дни, которые провела она в Царьграде… Жадно впитывала тогда от учителей учение веры, наслаждалась торжественной красотой пышно, богато отправляемых церковных служб.
И тепло там, зеленеют лавры. С недальних теплых побережий привезли цветов для украшения алтарей. И незамерзающие воды Босфора синеют под лаской солнца… Счастливая страна!
А тут – вокруг веют буйные ветры, точно стремятся сорвать с горы ее терем. Все сковано морозом. Все засыпано густыми пластами тяжелого снега… Не слышно, не видно могучего Днепра.
А в душе людей – леденящее неверие.
И это – родной ее край, которому она отдала все свои силы, всякую свою мысль…
Ольге грустно.
Смятенная душа ее несется туда, ко всеразрешающему Богу, Которого она угадывала, еще не слышав Его. И чудным порывом отделясь от земли, душа Ольги поднялась выше неба и стала пред Престолом Господним.
Она просила родине своей света, просила ей веры. Просила, чтоб, как несется благоухание весенних цветов от лугов, так чтобы возносилась от Русской земли хвала ко христианскому Богу.
Ольга слышала в Царьграде слова: «Боже отцев наших». И чего бы она не дала, чтобы ее русский народ хоть во втором, в третьем поколении имел право воскликнуть этим святым кличем…
«Боже отцев наших!»…
Она молилась теперь так, как не часто молятся и праведники, вся трепеща телом от усердия, говоря с Богом лицом к лицу…
И в этой молитве она успокоилась…
Она вспомнила о тех первых иноках, которые тогда уже ютились в тайно изрытых пещерах вокруг Киева. Время от времени Ольга имела известия от них чрез приближенных к ней христиан, с нею принявших веру. Она стала думать, как весной, когда просохнут дороги, совершит незаметно поход к этим отшельникам. На днях, к празднику, она послала им съестных припасов – сушеных плодов, гороху, засушенного хлеба, елея…
Ольга взглянула в окно… Ветер стих, разогнав на небе тучи; сумерки сгущались на небе быстро, как всегда бывает на юге, и уже над землей горела первая светлая серебряная звезда.
Великая княгиня Ольга вздрогнула.
– Звезда Вифлеема! – прошептала она, и что-то теплое согрело ее сердце.
Звезда Вифлеема, ведшая к яслям волхвов.
Как и ее, российскую княгиню Ольгу, сжигала этих людей жажда поклониться Кому-то еще Неведомому, Высочайшему, – и, как ее душе, блеснула им звезда и потянула их к воплотившейся священной мечте.
И тихо-тихо горели, светились, сияли в глубокой душе равноапостольной Ольги серебристо-синие, чистые, непорочные, свято-радостные лучи звезды Вифлеемской, переплетаясь, сплетаясь, играя, звеня тихим чистейшим звоном.
Дверь растворилась.
В тихий терем вбежал любимый внучек великой княгини Ольги, Владимир.
Это был стремительный, бойкий, крикливый, смелый мальчик с блестящими живыми глазами, с постоянными вопросами на устах.
Один только человек в семье мог умерять его надоедливую непоседливость. Это была Ольга.
Вдосталь набегавшись за день, Владимир под вечер, перед ужином, любил укрыться в терем старой княгини и слушать ее рассказы.
Она говорила внуку о том, как призывали из-за моря князей и как начинался Киев, как убили мужа ее Игоря и как она, Ольга, молодая вдова с сыном-младенцем, стала править землей… Подчас говорила ему Ольга о Боге, о Христе Распятом, но эти речи ее были еще непонятны мальчику.