Страница 9 из 28
Мама включила свет.
- Понравилось сынок?
- Скажешь тоже. В Саранске, такого салюта с роду не видел.
У мамы моего восторга нет.
- Пока сыночек, Москва нам ничего не дала, кроме этого салюта. Давай спать. Бог даст все будет хорошо…
17 ноября 1969 год.
Состояние улучшилось.Скрытое взаимное напряжение между мамой и врачами улеглось. Татьяна Александровна во время посещения вновь мило «щебечет» и Александр Анатольевич глаза не прячет – обещает все поправить при следующей операции, когда позволит мой ослабевший организм.
Утро. Вошла Татьяна Александровна, поздоровавшись говорит:
- Тетя Феня, сейчас в палату привезут крайне тяжелого больного. Надо подготовить для него постель. – выходит.
Мама собирает в охапку наволочку, пододеяльник, простыню с кровати, на которой все дни отдыхала. Быстро выбегает. Через минуту возвращается с чистым выглаженным бельем и аккуратно застилает свою кровать.
Василий Семенович с Таней беленькой, на каталке завозят пожилого мужчину. В руках у медсестры капельница, из небрежно прикрытого пеленкой живота больного торчат во все стороны резиновые трубки. С помощью мамы с трудом перетаскивают его на свеже-заправленную кровать. Запах эфира для наркоза летает по палате. Василий Семенович убирает каталку, а медсестра, установив капельницу с кровью на штатив, прикрепляет пластырем трубку с кислородом возле его носа и просит:
- Тетя Феня, приглядите за ним. Если понадоблюсь, позовете.
- Хорошо Танечка, мне не привыкать.
Сосед с трудом поворачивает голову в нашу сторону. Вижу бледное безжизненное лицо, впалые глаза и опустошенный ничего не выражающий взгляд.
Мама оторвав большой кусок бинта, складывает из него салфетку, затем берет стакан с водой и подходит к нему.
- Давайте смочу Вам губы – в ответ слабый кивок головы.
Она влажной салфеткой протирает его сухие губы, затем лицо.
- Спасибо. – слышим тихий хриплый голос.
Входит Татьяна Александровна и останавливается возле мужчины.
- Как себя чувствуете, Иван Петрович? – наклонившись, снимает с его живота пеленку. Вижу две огромные рваные раны и срединный послеоперационный шов, на передней брюшной стенке. Сосед не отвечает – по щекам текут слезы. Смутившись, доктор вновь прикрывает пеленкой живот: - Извините. Не буду Вас тревожить расспросами. – переходит ко мне: - Видел?
- Да! Все как у меня.
Задумавшись, она утвердительно машет головой.
- Причины разные. У тебя осложнившийся аппендицит, а в него стреляли из ружья. Проблема в том, что дробь во многих местах сильно повредила кишечник. – обращается к маме: - Тетя Феня, пожалуйста, приглядите и за соседом.
- Не беспокойтесь, Татьяна Александровна, выходим Ивана Петровича. Опыт у меня большой. – в голосе грусть.
- Да, Фёкла Никифоровна, без Вас нам было бы очень трудно…
Вечер. В палату вошла пожилая женщина в белой накидке с черной косынкой на голове – лицо серое, в глазах тоска, плечи обвисли. Не здороваясь, подходит к Ивану Петровичу – некоторое время молчит, затем сухо с болью в голосе говорит:
- Умер наш сынок. – ничего не ответил сосед, только нервно дернулись его скулы и опять глаза заполнила слеза: - В одно мгновение рухнула наша жизнь. Нет сыночка, и ты Ваня в больнице.
Иван Петрович, прерывает молчание:
- Постоянно ублажала его, прощала все. Вот и вырос бандитом. – раздраженный голос дрожит.
Обиженная жена сквозь слезы, истерично, почти кричит:
- Зачем стал перед ним? Не пришлось бы милиции в него стрелять!
- Думал опомниться, не станет стрелять в родного отца. Поделом мне, не смог воспитать.
Оба долго молчат, затем женщина, опустошенным голосом, говорит:
- Пойду Ваня. Надо готовиться к похоронам сына. Выздоравливай.
Погруженная в свое горе, так и не посмотрев в нашу сторону, женщина уходит. Сосед не мигая смотрит в потолок – по его щекам стекают слезы.
Вопросительно смотрю на маму. Она нерешительно подходит к нему.
- Иван Петрович, такое горе! – машет печально головой: - Даже не знаю, что Вам сказать. Случилась беда, но сына уже не вернешь. Крепитесь. Подумайте о себе. Вам надо выздоравливать.
- Зачем?! – глаза в один миг высохли: - Чем жил, для кого жил – все пропало…
23 ноября 1969 год.
Воскресенье. Вечер. Медсестра, подключив капельницу к Ивану Петровичу, выходит. Он свободной рукой неожиданно скидывает с живота пеленку на пол и тихо зовет:
- Феня, смотрите! – шепчет удивленно: - Раны уменьшились, зарастают.
Приподнимаюсь. Вижу серое, с впалыми глазницами, безжизненное лицо и огромные рваные отверстия в животе соседа. Тонкие, почти прозрачные края ран, обвисли, а в глубине темнеет печень и лежит без движения синюшный кишечник. Подняв с пола пеленку, мама подходит к нему, закрывая своим телом печальную для меня картину.
- Зарастают, конечно зарастают. Иван Петрович, давайте все же, прикрою Вам живот. – укладывает аккуратно на раны пеленку…
Прошедшая неделя, прошла в заботах о раненом соседе. Александр Анатольевич рекомендовал Татьяне Александровне различные методы лечения, но оно не давало результатов – больной «таял» на наших глазах. Круглосуточно капали кровь и различные жидкости, дренировали брюшную полость, а Иван Петрович постоянно говорил об ожидающей его смерти и часами смотрел в потолок.
Дважды приходила его жена. Мама в это время деликатно покидала палату. Я же, вынужденно минут двадцать, наблюдал за молчаливой сценой. Она сидела рядом, а он продолжал смотреть в потолок.
Насторожило редкое глубокое дыхание соседа. Окинув меня растерянным взглядом, мама встает со стула и идет к выходу за медсестрой, но вдруг останавливается - он уже не дышит. Возвратившись, молча, закрывает ему глаза. На лице Ивана Петровича застыла блаженная улыбка…
12 декабря 1969 год.
В отделении «тихий час». Подголовник кровати поднят до предела – почти сижу. С Надей дочитываем последнюю главу романа М.Шолохова «Поднятая целина». Возле окна мама из кусочков марли сворачивает тампоны для перевязочной.
Девушка с грустью откладывает книгу – находится под влиянием прочитанного.
- Жалко Давыдова и Нагульнова, совсем молодыми были.
Мама отвлекается от своей работы.
- Надюша! О чем твоя книга то?
Неудобно за маму. Обиженный ворчу:
- Ты разве нас не слушала?
- Слышала читаете, но в подробности не вникала. Не до книг мне, тебя надо лечить!
- Тетя Феня! Это роман о том, как на Дону, в хуторе «Гремячий Лог», в начале тридцатых годов создавали колхоз. Ярых противников – зажиточных казаков, высылали из хутора, но остались недовольные. Приспособившись к новому строю, они исподтишка вредили коммунистам и активистам колхозного движения.
- Мам, они убили председателя колхоза, приезжего из Ленинграда коммуниста – Семена Давыдова и секретаря парт-ячейки - Нагульнова .
Продолжая делать тампоны, она соглашается:
- Да, недовольных и у нас в селе в то время много было. А чему радоваться? Кто трудился сутками, ухаживал за своим приусадебным участком и скотиной, не разгибаясь заготавливал корма на зиму, у того семья была сыта и одета, он выходит «кулак». А лодыри, чьи дети вечно голодные и в обносках ходили, бегом в колхоз записывались – думали там им «манна небесная» будет. Работали в колхозе за «палочки-трудодни», что домой с поля принесешь - то и твое.
Дополняю:
- Вы же в то время, не бедно жили. Папка как выпьет, тебя «кулачьем отродьем» обзывал.
- Ты, своего папку не слушай. Он выпивший, сам не знает, что «городит». Да, мы не бедствовали и в колхоз вступили не сразу. Когда в Шугурово организовался колхоз, у нас тоже из села под конвоем вывозили раскулаченных. Несколько раз приходили к нам активисты из правления - забирали все, что подворачивалось им под руку. Затем вещи отобранные у не вступивших в колхоз селян, свозили к правлению и раздавали бедным колхозникам. Твой дедушка трижды писал заявление о приеме в колхоз, а твоя бабушка, трижды забирала его обратно. Когда мой брат Сергей женился на дочери колхозного активиста, она «сдалась» и наша семья вступила в колхоз. Всякое у нас в селе было, но до убийства, до такого греха, не доходило.