Подлунное Княжество

Ратибору стало жаль старика. Похоже, искренне горюет. А блеск плутовской в глазах — так это от ремесла. У самого, например, мозоли на указательном пальце. Всяк выживает, как может.

— Как же ты, Симона, в чужом племени оказался, да ещё в столь опасном месте? — всадник накрыл трупы рогожей и вслед за стариком вышел из хаты.

— В Старых Вешенках у меня лавка. Пригляделся я, как Жданко здесь устроился, и рискнуть решил. Место-то бойкое, прямо для трактира. Оставил лавку хромому парню, что у меня с детства в приказчиках. К тому же в вере моей воспитан — есть надежда, что не обманет. Сюда перебрался. Поселенцы мне только радовались. Некоторые купчики подгуляют в моём трактире и за товар нововешенцев платят хорошо, и свой отдают подешевле. Ох, годков пять, и быть здесь городищу! А уважали меня как! Я и прозвища своего обидного не слышал.

— Чего за прозвище, коли не секрет?

Симона смутился, потом улыбка тронула бледные губы, ладонь огладила бороду.

— Все его знают. За давнюю огрешность свою получил я прозвище — Вечный Жид.

— Не слыхал…

— Как не слыхал?! — кустистые брови старика поползли вверх. — История всем известная!

— Я нездешний.

— Шутишь, славный витязь? Та книга, где строчка о моём проклятии написана повсюду известна.

— Не читал я твоей книги! — рассердился всадник. — У нас, вообще, книги редкость! Я из другого Мира!

Старик захлопал глазами, словно увидевший солнце филин, потом схватился за голову, чудом не сбив ермолку на макушке.

— За что такое горе бедному Симону?! — длинные пальцы перебирали колечки седых волос. — Мало мне древнего проклятия?! Мало мне разорения?!

— У тебя лавка ещё осталась, — напомнил Ратибор.

— Теперь ещё напасть на голову мою! Уж так ли грех мой был велик?!

— Чего так убиваться-то? — удивился всадник. — Ну, спёр чего-то по молодости, или там соблазнил кого… Ну прописали в какой-то книге… Ну обзывают… Ничего страшного. Я вон той книги и не читал даже. Или ты из-за этого и расстроился. Думал тебя каждая собака знает? Хорошо, почитаю я про тебя в той книге, другим расскажу. Как она называется?

Симона поднял лицо. Долго и пристально смотрел на Ратибора.

— Наивный язычник из дикого Мира, — застонал он. — Я тот самый человек, который помогал нести крест, на коем и распяли пророка. За то был я обречён Создателем на вечные скитания. Прожив здесь десять лет я начал верить, что проклятие снято… И тут ты… Неужто всё сначала! Я этого не вынесу! — трактирщик закрыл лицо руками.

— Я то здесь при чём? — пожал плечами всадник. — Крест тебя тащить не заставлял, трактира твоего не поджигал. Как пришёл, так и уйду.

— Уйдёшь! — Симона чуть не плакал. — В том-то и дело, что уйдёшь. Отсюда никто не должен уходить. Там, за внешними границами, мы просто легенда, миф, строка в древней книге, память внуков. Мы не можем уходить. Наша жизнь здесь!

— Ну, и живи себе, я тебе мешаю разве?

— Ты не понимаешь. Ты — знамение! Думаешь, чёрные клобуки просто так напали на Новые Вешенки. У Симона есть не только руки, чтобы разливать брагу, Симону даны уши, чтобы слышать хмельные разговоры. Сейчас каждый в Межмирье, способный сесть на коня и взять оружие, охотится за длинноволосым чужеземцем с плюющимися огнём револьверами. Клобуки знали, что ты будешь здесь. Они поспешили поймать тебя, а не найдя — разграбили дома, захватили рабов…

— Ты-то почему так горюешь? — Ратибор ничего не понимал. — Из-за меня что ли? Не волнуйся, не лаптем щи хлебаю, справлюсь и с клобуками, хоть с чёрными, хоть с синими. Вот только встречу, и отучу поганцев над людьми глумиться.

— Он ещё и бахвалится! — трактирщик скорбно всплеснул длинными руками. — Как ты не понимаешь, ты — идущий по Мирам человек, знамение мне от Всевышнего. Я тоже должен продолжить свои скитания. А я устал. Я хочу остаться на месте. Пусть меня обзывают, бьют, грабят, но я не хочу никуда идти!

— Так и не ходи.

— Но Всевышний…

— Послушай, Симона, неужто ты считаешь, что вся заваруха только из-за дурня, который в неизвестно каком лохматом году влез, куда не надо со своей помощью. Нет, дураков учить надо, особенно услужливых. Но твой Всевышний давным-давно забыл и про тебя, и про проклятие.

— Не богохульствуй! — трактирщик в ужасе посмотрел на небо.

— К тому же, — продолжал Ратибор, — никто меня никуда не посылал, тем более как знамение. За такое я и сам послать могу, особенно чужого бога.

— Создатель един!

— Пусть так. Тогда подумай сам: один на столько Миров. Ему и передохнуть некогда, не то, что за тобой наблюдать.

— Творец всевидящ, — Симона возражал уже не так уверено.

— Ну, ты и упрямец. Тебе сколько скитаться велели?

— До скончания веков.

— Пошутил над тобой твой бог, — заявил Ратибор тоном, не терпящим возражений. — Ты же помогать тогда сам взялся. Вот он и глядя на твоё дурное усердие, придумал такую каверзу. Скажу, мол, дурню, пусть бродит, пока не поумнеет. Он может сейчас и радуется — остепенился мужик, зажил по-людски, а ты опять за старое. Гляди, Симона, прогневишь опять всевышнего — он не такое придумает!

— Ты считаешь, Творец послал тебя проверить насколько я осознал силу своего проступка? — в глазах Симоны, затеплился лучик надежды.

— А то как же, — кивнул всадник. — Боги такие штучки любят!

— И мне не надо идти вслед за тобой?

— Ни в коем случае.

— Мне очень хотелось бы, чтобы твои слова оказались правдой.

— Как на духу! Только… Ты не отвёл бы меня со спутником в Старые Вешенки?

Успокоившийся было трактирщик, отпрянул в сторону, всхрапнув не хуже Каурой.

— Ты хочешь, чтобы я отвёл тебя в городище?!

— Хотя бы дорогу покажи.

— Но за тобой придут чёрные клобуки! — лицо Симоны исказила гримаса ужаса.

— За лавку боишься, — догадался Ратибор. — Мне и самому по людным местам неохота шастать. Но провизия нужна, ещё паста для зубов моему спутнику, он без неё прожить не может и этот, как его… Маникюр.

Трактирщик удивлённо посмотрел на всадника, словно тот сморозил какую-то глупость.

— Одну минутку, славный витязь, — он юркнул в хату старосты.

Через некоторое время Симона вышел на порог, прижимая к груди две головки сыра, копчёный окорок, каравай, три полупустых мешка, на шее его висела связка чеснока.

— Запасы Жданко, — сообщил старик, помогая Ратибору укладывать провизию. — Ему теперь без надобности. Здесь и мука, и гречка, и овёс для лошадки. Вот ещё, — он выудил из-под рубахи мешочек навроде кошеля, — соль. Это, — Симона вытащил из кармашка на жилете пёстрый брикетик с чудными знаками, — для твоего спутника. Упаковку откроет, там пилюльки особые, их жевать надо. Для зубов лучше не бывает.

— Не отрава? — Ратибор подозрительно рассматривал знаки, которые сильно смахивали на к незнакомые буквы.

— Разве я бы посмел?! — обиженно всхлипнул Симона. — Может славный витязь хочет испытать их на мне?

— Ладно, верю.

— Купец, который мне их привозит говорил, что в дальней стране ими только зубы и чистят, — продолжал хвалиться трактирщик. — Этих пилюлек сам кариес боится!

— Что за зверь такой?

— Понятия не имею.

— Может, тот саблезуб? — предположил всадник. — А маникюр? — вспомнил он.

— Твой спутник неравнодушен к своей внешности, славный витязь, — улыбнулся старик. — Только такого ты и в Старых Вешенках не купишь. Лучшие маникюрщики, массажисты и эпиляторы служат в римских термах и в гаремах восточных владык. Здесь такого днём с огнём не сыщешь.

— Он, значит, здесь языком мелет, — послышался гневный голос со стороны, где всадник привязал Каурую, — а меня бросил! А там, между прочим, пауки и всякая мохнатая гадость!

Симона и Ратибор одновременно повернули головы. У края хаты стояла Света. Щёки её налились румянцем, глаза горели праведным негодованием. Каурая нюхала плечо девушки, изредка пофыркивая, словно жаловалась: каких страхов ей пришлось натерпеться из-за всадника.