Страница 27 из 30
И вот, 24 сентября, за два дня до отъезда из Ильинского он написал в своем дневнике: «Пользуясь прелестной погодой, решили кататься верхом. После кофе Элла в коричневой амазонке, в соломенной шляпе, Павел, Гога и я сели на лошадей и отправились. Было градусов 12–13 в тени. Утро стояло такое светлое, прозрачное, земля казалась залитой лучами, солнышко пекло, как летом. Я наслаждался. Миновав Усово, пустились по полям, рощам, переезжая вброд ручьи, пересекая вспаханные поля. Я ехал позади и сочинял стихи на Эллу. На душе было так светло и отрадно среди Божьего мира, словно праздник был в природе».
В тот же день К.Р. записал сочиненное стихотворение, которое потом станет знаменитым. В разговорах о великой княгине Елизавете Феодоровне многие будут наизусть читать эти вдохновенные строки:
Ни о ком более он не написал таких стихов, полных восторга и любования, ни о ком. С грустью Константин уезжал из Ильинского. Ему предстояло приложить все усилия, чтобы не думать об Элле и сосредоточиться на своей семье. Жена, к которой он не испытывал подобных восторгов, тем не менее, вскоре станет рожать ему детей одного за другим и родит восьмерых. В отличие от Эллы, не подарившей миру ни одной новой жизни.
И вновь возвращаешься к мысли о том, был ли их брак целомудренным. Неужели Сергей не сказал бы задушевному другу Косте? Как-то не верится в это.
Наконец, его собственные сожаления по поводу бездетности, которые он впоследствии не раз будет высказывать. К примеру, в одном из писем к Павлу: «Должно быть, не суждено нам иметь полного счастья на земле. Если б я имел детей, то, мне кажется, для меня был бы рай на нашей планете, но Господь именно этого не хочет – Его пути неисповедимы!» Это что, лицемерие? Живет с женой аки брат с сестрой, а сам лживо сокрушается, почему нет детей? Ну уж нет! Да и спали они везде и всюду в одной кровати, а не порознь, как полагалось бы давшим обет девственности. Так что, нет уж, многоуважаемые святоши, были они не брат с сестрою, а муж и жена!
Да и это слово «жена», которое он всегда использует, когда говорит об Элле. Думается, живи они как брат и сестра, он стал бы называть ее Эллой или Елизаветой, но не женой. Жена это уже нечто более интимное, подразумевающее не только духовную, но и телесную близость.
«Дорогой мой Саша! Давно собираюсь писать тебе и сообщить о нашем симпатичном житье-бытье в Ильинском. Вот уже два с половиной месяца, что мы уж здесь, а это время пролетело так хорошо, так приятно, что и не замечаешь его. Всегда была моя мечта пожить в деревне, и вот эта мечта уже наяву и еще при самых лучших обстоятельствах – право, не знаешь, как благодарить Бога за все это счастье, и иногда смущает мысль, что недостаточно благодарны Ему… Вот недавно уехали Костя с женой – скажу тебе между нами, что для меня было бы во сто раз приятнее, если бы Костя был один! Она очень добрая, но с нею как-то не вяжется. Ужасно я рад, что жена, так же как и я, любит деревню и нисколько не тяготится ею – наоборот, она с грустью помышляет о той минуте, когда придется покинуть Ильинское».
Жена. И поставим точку.
И перейдем к другой теме -
Их милосердие
Не случайно через много лет, после ужасной гибели милого Сергея, Элла станет основательницей не монастыря, а именно обители милосердия. Понятие «милосердие» являлось неизменной составляющей ее души. К нему ее приучала мать, когда они вместе ходили по госпиталям, стараясь облегчить страдания раненных и больных. Милосердие было вписано в ее код, как один из главных пунктов жизненной программы. «Надо быть милосердным». Как «Земля круглая», «дважды два – четыре», «снег белый», «днем светит солнце, а ночью луна», «Волга впадает в Каспийское море», «сам погибай, а товарища выручай» и так далее.
Наслаждаясь жизнью в маленьком раю Ильинском, Элла охотно участвовала во всех увеселениях, шалостях, балах, катаниях, спектаклях, праздниках, горелках, спортивных играх, кошках-мышках, прятках, пикниках и всех остальных развлечениях праздности. «Цветы, любовь, деревня, праздность, поля – я предан им душой!» – восклицал Пушкин в «Евгении Онегине». После отъезда Кости продолжались спектакли и представления. 29 сентября Сергей написал дорогому брату: «Если бы ты знал, какая для меня радость, что ты так хорошо чувствовал себя у нас… Немало к этому способствует и жена моя… Пусто сделалось без вас. Но наше французское представление сошло отлично и что было идеально – это живые картины, где жена позировала в виде малороссийской девушки и в виде Гретхен – последнее было до того хорошо, что и выразить трудно! Сегодня утром встаю – и о, сюрприз! – все покрыто снегом и дивно хорошо».
Но не только развлечения и живые картины составляли их житье-бытье в первое лето и осень в Ильинском. Тогда же Элла решила произвести осмотр окрестных деревень и почти ежедневно отправлялась в поход вместе со своей учительницей русского языка. Пользуясь ей как переводчицей, беседовала с крестьянами и крестьянками, расспрашивала о бедах и нуждах. Потом она сообщала мужу то о недостаточном медицинском обслуживании, то о погорельцах, то о несчастных, у которых произошел падеж скота. И Сергей выписывал врачей для постоянной работы в округе, помогал погорельцам заново отстроиться, покупал новую скотину.
Иной раз он даже сердился, видя, что жена пытается все больше и больше вникать в хозяйственные дела. Он считал, что должен один управлять имением. Бывал и очень суров. Дочь герцога Альфреда Эдинбургского Мисси, будущая королева Румынии Мария, однажды, еще в детском возрасте гостившая в Ильинском, вспоминала: «В отличие от троих старших братьев, огромного роста, широкоплечих и плотных, дядя Серж был высок и строен, как рождественская ель. И хотя мы считали его самым страшным из дядей, любили больше всех – вероятно, тут сыграло роль исключительное очарование его жены, но, как бы то ни было, дядя Серж много значил для нас… Он был суров, внушал трепет, но детей любил, а своих ему иметь не довелось. Он не спускал нам никаких проступков, ругал – но при первой возможности приходил к нашему купанью (а этого мы так ждали от взрослых) и укладывал нас спать, и целовал на ночь. Сухой, нервный, скупой на слова, нетерпеливый, он в отличие от старших братьев не лучился беспечным радушием, это был совсем другой тип. И все же, несмотря на суровость, мы любили его и чувствовали, что нас неудержимо к нему тянет. Немногие, быть может, лелеют память о нем, но я принадлежу к их числу. В противоположность своему господину и повелителю – а в данном случае эти слова должны быть поняты буквально – тетя Элла была само очарование и женственная прелесть… Дядя Серж часто бывал с ней резок и суров, как и с прочими, хотя и преклонялся перед ее красотой. Женившись на очень юной, невинной девушке, он относился к ней отчасти как школьный учитель, и я не могу забыть очаровательного румянца, заливавшего ее щеки, когда он делал ей выговор… До сих пор стоит мне только вспомнить ее – и сердце замирает. У нее были чудесные драгоценности, и дядя Серж, боготворивший ее, несмотря на свои нотации, изобретал всевозможные предлоги и поводы подносить ей изумительные подарки. В том, как она одевалась, сквозил особый талант; хотя, конечно же, ей – с ее ростом, стройностью, невероятным изяществом – шло все, и ни одна румяная роза не могла соперничать с цветом ее лица. Она напоминала лилию, так совершенна была ее чистота. Невозможно было отвести взор и, расставаясь вечером, ты с нетерпением ждал часа, когда снова сможешь ее лицезреть».