Страница 11 из 20
Вместо лесничества на краю деревни – прогнивший трехэтажный деревянный терем с висящими в воздухе лестничными пролетами в полумраке. И чьи-то шаги наверху. Он оказался приезжим индусом, поселившимся здесь около года назад и пишущим диссертацию о стервятниках. Попили чаёк. Отвел нас к Таратапе – единственному, кто говорил по-английски, держал комнаты для гостей и был потомственным охотником из племени горкха, которым принадлежали когда-то все эти земли. Там в его орхидейном саду во флигеле мы и поселились, а Таратапа, пока мы готовили на огне, показывал нам в режиме гомерически серьезной пантомимы как он охотится на тигра с полуметровым тесаком, а потом хотел сторговать нам один из полусотни этих непальских кхукри из своей коллекции.
Потом мы нашли егерей. Они сидели с черными лицами у развала костра за такой же черной избой. Сидели, видно, не первый год. На наши попытки что-то выяснить о заповеднике они поначалу не отвечали, а потом головней начертили на земле крест.
В заповедник мы все равно пошли… Но об этих страстях я уже писал в «Адамовом мосте». А тут я просто нашел этот снимок и загляделся. Это такой сторожевой домик на дереве у края крестьянского поля, куда наведываются слоны из джунглей. И тогда сторож зажигает факелы и петарды, и крестьяне бегут на помощь отгонять слонов.
Но вспомнил я об этом из-за другого. Еще годы потом я грезил: вот переехать в Индию, построить такой (получше, конечно) домик на дереве на краю джунглей, и жить – маленькой настоящей семьей, растить сына…
Свами Амрит
Вот так сидели мы день за днем у Ганги и говорили, говорили – о тиграх и кобрах, о чакрах Индии, о тантре, семи ступенях, о голоде художника и баньяне жизни, об огне, воде, мужском семени и женской крови, о времени созерцания, об иранском принце, о четках времени, о донорах индустрии, о тестостероне, исламе, разрухе национальных парампар, о женщинах на невидимом поле, о собаках и смерти, о мясе и молоке несчастья, о шизофрении правды, о диктатуре сутенера, о соли и хлебе, о храме Марса, о хрониках Акаши, об отношении к судьбе, о возвращении домой – в Индию… И река уносила все эти речи, растворяя в чудесном дне над собой, поселке по берегам, и за излучиной – в людским пепле…
Атлас
Вестник, влетевший к нам в домик в лесничестве, в Ассаме, в зоне войны племен и пропавших без вести – воздуха, леса, дорог и людей.
Мотылек этот размером в распахнутые ладони и называется Атлас. Он присел на потолок и гекконы устроили на него охоту, пришлось спасать. Вынес его в ночь, а он вцепился в ладонь и не улетает. Так и ходил с ним, пока не поднес к стволу дерева и он перебрался на другую ладонь – шершавую, и припал к ней. Но чувство было таким, будто я припал, а он в дом вернулся.
Махакала
Шел пятый месяц беременности, мы с Зоей продолжали наши безоглядные странствия по джунглям Индии, и занесло нас уж совсем за край света – какие-то равнинные выселки пространства в Северной Бенгалии, в подбрюшье ледников Сиккима и Бутана. Жили мы в доме у чайного плантатора по имени Кальян, по плантациям разгуливали по ночам леопарды, а в широкой пойме пересохшей реки прямо за домом шли ученья танковой дивизии, огибавшей женщин стиравших на том же поле белье. Надо сказать, в Индии, а в Бенгалии особенно, культ Матери, даже прикосновение к беременной – благость. Кальян уговорил нас на особую уникальную пуджу (ритуальную молитву) на рождение ребенка. Уникальность ее была в том, что проводить ее должен был агхори (адепты одной из радикальных ветвей тантризма, работающие с энергиями смерти) в одном маргинальном храме-колодце хрен знает в какой дали от дома. Нам это было странно, поскольку мы знали, что агхори – одиночки и практикуют только для себя, никаких храмов и прихожан. (Тема, конечно, отдельная, – мы их видели – и на ледниках Гималаев, и у погребальных костров в Варанаси; то, что они творят, в человечьей голове не укладывается.) Так вот, в один из дней он повез нас на своем джипе к этому агхори, которого знал (по прошлой жизни – и его, и своей). Ехали весь день – вначале по дорогам, потом без. Храм находился в небольшой деревушке, обычный, но этот агхори повел нас на его задворки, там был как бы врытый в землю купол, сквозь который мы спустились внутрь. Голые стены, свет сверху. Человек этот совершенно не был похож на агхори, от тех за версту идет высоковольтная волна. Не говоря уж о внешних атрибутах: обычно они в черном, фиолетовый тюрбан, на шее – ожерелье из человечьих и псиных костей. И нередко – пес рядом, черный (проводник Махакалы, коридора смерти). Ничего из этого у нашего не было, просто индийский дядька, с виду. С помощником и девочкой, расположившимися у него за спиной. Начал он с Ом намах Шивае – древнейшей великой мантры (ты – не ты, а все мироздание – рушащееся и рождающееся).
Теперь об этом 3-минутном ролике, который я снял. Во-первых, снимать там, и особенно во время происходящего, было нельзя и нелепо. Во-вторых, снимал я, кажется, второй раз в жизни. И на этот раз вслепую: фотокамера была у меня в левой руке, чуть ли не заведенной за спину, чтобы этот агхори не видел (по крайней мере, чтоб не бросалось в глаза). Чем – в смысле фильмом – горд, особенно его завершением.
Что сказать в целом? Даже на меня, достаточно иронично относящегося к подобным вещам, это произвело сильное впечатление. Все шло по нарастающей, он входил в раж, в экстатику. Зойку, да и меня, прошибало. Я смотрел на черную статуэтку пса справа от Шивы и думал: дай тебе бог здоровья, барбос, а ей, Зойке – счастья, а мне… – речь. И спохватываясь, уже уходя: дай забыть это слово «дай».
Панманголин – хоть имя дико…
Это было к вечеру, после моей очень странной встречи с далай-ламой, когда мы смотрели с ним неотрывно глаза в глаза, по сути сорвав важную встречу его с монахами, которые шли на нее месяцами, спускаясь с Гималаев в Бодхи Гайю, где мы с Зойкой оказались совсем случайно. И вот после этой неизъяснимой встречи (я писал здесь о ней), мы отправились в Патну, через Бихар – не то чтобы закрытый для туристов, но крайне неблагополучный для пребывания. К ночи мы оказались в Раджгире, дальше транспорта до утра не было. Место это, расположенное среди заросших холмов, известно тем, что Будда там, сидя на одном из них, что-то судьбоносное «изобрел» – вроде своего Колеса. (Нам ведь не «будда» там был нужен и важен в Индии, а джунгли, наши джунгли.) Но в той тьме мы не могли разглядеть даже поселка, не то что Сидящего на холме. Ни домов, ни света, ни людей. Кроме жалко моросящего фонаря под козырьком единственной придорожной харчевни. Пока мы ели неприхотливые остатки чего-то малосъедобного, к нам подсел человек, возникший ниоткуда, и стал выкладывать из огромного облезлого чемодана 1-й, 2, 3… век нашей и не нашей эры – всё, что он накопал на этих холмах в округе, предлагая нам купить что понравится – по $1. И всё это было как-то… не с нами что ли: и эти мистические фигурки, которые он выставлял на стол, и те фигурки, которые мы ели с пальмовых тарелок, и этот человек, и тот подвал, в который нас отвели ночевать – единственное, как казалось, место в округе для ночлега; оно было без окон, все стены и пол и потолок в крови – от каких-то даже не насекомых – смертников, камикадзе, наполнявших их тоненьким воем у тусклого ночника.
Мы решили пройтись прогуляться. «Только не в ту сторону», – сказал нам хозяин пустынной харчевни. Именно туда мы, конечно, и пошли. И вот, где-то полкилометра спустя… Как бы это описать? Лестница во тьме, а по краям ее – черная вода, окаймленная бордюром – примерно 10×10 метров, и справа и слева от ступеней лестницы располагались эти «чаши» воды. И весь этот подвесной инфернальный сад восходил террасами, каскадом – во тьму неба: поднялся на полсотни ступеней – следующие чаши по сторонам. Но тьма не сплошная, а перемигивающаяся светом – то ли факелы вверху вдали, то ли подвижные фонари. И вот мы вдруг видим силуэт человека, стоящего на краю чаши – он высоко вверху, и – даже не прыгает, а как статуя валится вниз – метров 10 летит из верхней чаши в нижнюю – всплеск, и тишь. Разбился, утоп. И спустя несколько минут – уже стоит вновь на краю – и валится, летит в следующую. Смотрим не дыша, подняв головы, а он приближается, но не разглядеть. И тут голос из тьмы (не его, чей-то, издали, негромко, но внятно – в тишине): ОН ПАДАЕТ ИЗ СЕБЯ (на англ.).