Страница 12 из 20
А потом была ночь в той подвальной пыточной камере. И такое чувство опустошенности, пропащности (не страх, не тоска) – до каждой поджилочки. Молча. Только взглядом по стенам скользили, до утра. И с рассветом решили поскорей уносить ноги. И откуда ни возьмись появилась бричка с понурой лошаденкой, и мы отправились на станцию. А мир перелистнул страницу – и день был светлый, и округа сияла и манила, и домишки ладные прорастали во взгляде, и на повороте дороги мы увидели указатель с наивным изображением, похожим на эту картинку – ПАНГОЛИНЫ: там, говорил указатель, в маленьком заповеднике на холмах. И всё существо наше потянулось туда, остаться здесь… но бричка катила к станции, а там уже стоял маленький поезд о трех вагонах… И это был, наверное, единственный случай, когда мы не послушались интуиции, хотя и прислушались. И до сих пор прислушиваюсь, оглядываясь на тот поворот…
Стадо
Еще один случай, когда чудом остались целы. В джунгли мы Зойкой обычно ходили дважды в день – перед рассветом и на закате. На закате нужно было успевать вернуться до темноты, иначе обычные шансы фифти-фифти для таких вылазок сильно смещались не в нашу пользу. Но в то же время эта сумеречная пограничная черта была большим искушением: лес пробуждался, переходил в ночную фазу, поле встреч возрастало, но и риск тоже. И вот мы бывало тянули до последнего с возвращением, успевая вынырнуть из леса в последний момент, уже во тьме. В тот день мы еще были у реки, где-то в двух километрах от выхода из леса, начало смеркаться, мы повернули домой. Тропа возвращения – одна, никак иначе не выйти: справа река, слева – непролазные джунгли. И тут – впереди, из-за поворота появляется стадо слонов – где-то пять-семь. Может, и больше, если растянулись, темно уже, не разглядеть. С детенышами. Одного мы видим точно. Они примерно в трех-пяти минутах их ходьбы от нас. Скорость примерно нашей легкой трусцы. Для решения – несколько секунд, да и тех, похоже, уже нет. Вариантов – два: либо кинуться напролом в ночные дебри – сколько хватит сил отбежать, и там затаиться, ждать, либо быстро уходить по этой же тропе – в сторону противоположную от дома. Куда ведет эта тропа мы на тот момент не знали. То есть, может, и на всю ночь этот путь. И как далеко будет идти стадо по этой тропе – тоже. У нас – ни фонаря, ни… вообще ничего. Выбираем второй. Тропа через какое-то время начинает петлять. Что у нас за спиной мы не видим. Луны нет, тьма абсолютная. Слоны идут так тихо, особенно по тропе, что будь они и в паре шагов от нас, мы бы не услышали. То что в подобных обстоятельствах они, наткнувшись на людей, спокойно прошли бы мимо… ну, скажем, один шанс из ста. Которого в общем-то нет, это так – для воображения. Около часа мы двигались такой полутрусцой с поминутной оглядкой за спину. Лес – по сравнению с дневным – просто ходуном ходил от проснувшейся жизни: шелест, хруст, перемещения, один раз через тропу метнулась тень – кажется, леопарда. Про кабанов и мелочь – и говорить нечего. А потом такое чувство – уже знакомое нам, что начало отпускать – там, со спины (со временем в джунглях это приходит – чувство леса, сродни энергетической ориентации). А потом просвет показался впереди. Вышли на автомобильную дорогу, уже за пределами заповедника.
Поселок ни для кого
Как же мы здесь оказались? Случай. Взял за руку и привел. Правда, мы и не упирались. Янам, потом Какинада, потом Ришиконда, а дальше что? Смотрим в карту – а ничего там, тонкая линия вдоль побережья, а куда ведет? Очень меленько. Можешь прочесть? Да, Бимунипатнам.
Стоим под деревом у дороги, голосуем. Машин мало. Скользнул взглядом по стволу дерева: ящик на нем висит. Похож на почтовый. А на нем написано: для пожертвований. А ниже: презервативы, которые вы решили пожертвовать, опускайте вот сюда. И, пожалуйста, заполните следующие параграфы. И ниже – расчерчена таблица: имя, количество штук, дата, подпись. Нет, ты неправильно прочла. Наоборот: это какие-то миссионеры жертвуют, а пользователи заполняют анкету. Такое вот лукоморье. Поднимаем взгляд выше, а там лицо человека в бороде и цветах, Рави Шанкар, написано. 7 января, 21.00, холм № 9.
Борхес в «Синих тиграх» пишет: мы полагаем, что индусы избыточны. Особенно это «мы полагаем» в устах Борхеса, да? Как у Кафки: мы, китайцы, строители Великой стены… Правда, уже через несколько строк Борхес забывает об индусах, а потом и о тиграх, и погружается в математические изыскания. Мы тоже полагаем, что это дерево было избыточным.
И тут как раз автобус тормознул и подобрал нас. Вовремя. А то бог его знает, что там еще могло быть, на этом дереве, повыше.
Прибыли. Ума не приложу, как описать это место. Куда прикладывать? Одна улица, она же единственная. От нее закоулки виляют – вниз к океану, вверх на холм. Длина улицы – минут десять медленным шагом. Начинается она, по идее, продолжением дороги, которая ведет к этому месту. Идея есть, а дороги нет. Любой мало-мальски оперившийся шторм из нее вьет веревки. Не говоря уж об осенних изуверах, не оставляющих от нее и нитки, – чистый эйдос. Других дорог нет, если не считать ту асфальтированную тропу, которая шарахается влево в самом конце улицы. А шарахается она, потому что перед ней вспененный залив с узкой горловиной, через которую перекатываются волны. Дорога прядает влево, но с этим испугом уже ей не справиться. Да и куда ей себя длить? Залив размывает перспективу.
Станем в центре этой десятиминутной улицы. Над нами муниципальная башня, на ней часы. Для одной стороны улицы на них четверть седьмого, для другой – полтретьего. Так и живут – в двух временах. Ни то, ни другое реальному не соответствует. Те, у кого четверть седьмого, – портные, аптекари и парикмахеры. Дома двухэтажные: на втором живут, на первом лавка, без фасадной стены, просто проем, где сидит, например, портной и строчит на местном зингере. Где ж эти люди, кому они шьют, если портных – треть населения? А по ту сторону времени – продуктовые лавки, харчевни. А базар – в межвременье, под башней.
Взойдем на холм и посмотрим сверху. Белокаменная Ницца. Где же эти дома, улицы, раскинувшиеся вдоль побережья и взбегающие по холмам? Необъяснимо.
Ладно, попробуем к океану выйти. Попробуем, потому что эта прямолинейная улочка ничем его присутствие не выдает. Идет себе параллельно ему, из никуда в ниоткуда, и, кажется, понятия не имеет, что он рядом. Свернули и оказались в районе неприкасаемых, пробираться нужно едва ли не сквозь хижины. Вышли.
Вышколенная европейская набережная. Ни души, ни соринки. Фонарь, под ним скамейка, индеец сидит, перья в голове, смотрит на волны, лошадь привязана к дереву. Гуси переходят дорогу, не сходя с места. Кусты, заросли. Люди, полуголые, бегут – кто с камнем, кто с копьем, кто тетиву натягивает. Лужа в лилиях. Хижина, женщина на пороге, чешет волосы, олень напротив, смотрит на нее, чуть набок склонив голову. Аист над ними – взлетел с дерева, но не летит.
Назад, на набережную. Лодка посреди дороги, в ней человек двадцать, гребут веслами по асфальту, привстали, вперед глядят: что-то там невероятное впереди, – рты распахнуты, кричат, видимо. А из волн по молу Ганди идет, черный как смоль, сияет. Точнее, не сам идет, а его ведут на веревке – мальчик, такой же черный. На берегу человек в костюме, очках, белый, газету читает. А перед ним, в луже, – русалка, держит в руках русаленка. Как тот – газету. За деревом – Шива со всем своим пантеоном живых и мертвых, а чуть поодаль – животные, замерли, от тигра до муравья.
Дальше. Конкистадор на коне, тоже из океана. Меч в руке вскинутой. Сломан, один огрызок, на нем ворона сидит, вспорхнула. Рыба на берегу, мифическая, величиной с дом, рот разинула: входи, Иона. Дальше. Поляна, дети в траве и на дереве. Тропинка, поворот, кусты раздвинули: Христос, овечки… Назад, ручей, пригорок: битва. Греки, Елена, троянский конь…
Сели на берегу, молчим, неподвижны, как те фигуры. С нескольких шагов и не отличишь. Кто ж сотворил эту несусветную фантасмагорию? Местный Пиросмани? Таможенник Руссо? И – не главное, конечно, но все же – для кого? Ведь никого вокруг. Лишь паруса вдали скользят в дымке.