Прощай, красавица!

Баки растягивает губы в улыбке. Приподнимается на локтях, занимая более вертикальное положение, опирается спиной.

— Гораздо лучше, — отвечает он, непроизвольно напрягая мышцы и расправляя грудь. — Все благодаря Вам, как я понимаю.

Медсестра старается подавить смешок и сохранить серьёзное лицо, но Барнс замечает, как дрогнули уголки ее накрашенных губ. Усмехается про себя, мысленно закидывая это в свою копилку.

— Я вижу, Вам действительно лучше, сержант, — говорит девушка, набирая содержимое ампулы в шприц. — Но пару уколов для закрепления результата сделать ещё нужно, так что поворачивайтесь на живот и снимайте трусы.

Прыснув в кулак от нелепости ситуации, Баки медлит, качая головой, и тем не менее, послушно переворачивается, откидывая укрывавшую его простыню. Надо так надо — кто он такой, чтобы не повиноваться?

Где-то недалеко из радиоприемника играет знакомый мотив «Bella Ciao»*. Барнс услышал эту песню, когда их закинули поддерживать освободительное движение в Моденских горах, — там она была негласным гимном сопротивления. Он плохо понимал итальянский, но его знаний хватало, чтобы разобрать слова «прощай, красавица» в припеве. Почему-то эта повторяющаяся строчка неумолимо напоминала Баки о доме.

Сначала от уколов больно, потому что вещество в них тяжелое как свинец и очень горячее. Оно разливается по телу, наполняя и обжигая каждую клетку. Но уже через пару минут становится намного легче, и при виде Стива Барнс рад ему гораздо сильнее, чем в прошлый раз, когда с трудом мог оторваться от подушки.

Стоит Роджерсу появиться в санчасти, медсестры кокетливо здороваются с ним, стреляя глазками, солдаты отдают честь. Не привыкший к этому Стив кивает им в ответ, смущенно улыбается, проходя к койке Баки, пока тот глухо давит смех в кулаке.

— Хорошо выглядишь, — довольно отмечает Стив, критично оглядев его.

Барнс согласно кивает, бросив взгляд на свою кудрявую медсестричку.

— Эти дамы кого угодно поставят на ноги, — улыбается он. Краем уха слышит тихое хихиканье в углу и снова украдкой бросает взгляд. Курить ему все ещё не разрешают, а жаль. Сейчас особенно хочется.

Роджерс смеётся. Он задаёт еще несколько вопросов о его самочувствии и, когда ответы его устраивают, заговаривает о вернувшемся с успешной операции отряде. В красках расписывает, какие они молодцы и как далеко откинули немцев, говорит о новостях в лагере и о внезапных заморозках, таких несвоевременных, ведь зимней амуниции у них ещё нет.

— Стив, — резко прерывает его Баки, и на секунду хмурится, запнувшись. Осекшись, он вдруг думает о том, что не должен при всех обращаться к Капитану так вот просто, по имени, и перебивать его, когда вздумается. Но Стив не Филлипс и не его бывший полковник Джексон, а значит прикусить язык не заставит. — Ты же не о погоде со мной говорить пришёл.

Барнс кивает на новенькую темно-зеленую форму в руке Роджерса, что тот так незатейливо спрятал за спиной, когда вошёл.

— Не о погоде, — соглашается Стив почти виновато, и Барнс вопросительно изгибает брови. Поймав невеселый взгляд друга, складывает руки на груди. Он уже знает, что Роджерс скажет — понял по лицу, как только он появился. — Я говорил с Филлипсом.

Баки слушает его внимательно, понимая серьёзность ситуации. Ему не нравится то, что он слышит. Да и самому Стиву это не нравится, но есть приказ, и его нужно выполнить. На войне такие правила. И Баки их принимает.

***

— Ты в порядке?

Баки старается не смотреть в иллюминаторы. Старается вообще никуда не смотреть.

Делает вид, что не выспался, и запрокидывает голову, прикрыв глаза и прислонившись к спинке кресла. Хочет выглядеть насколько возможно расслаблено, но плечи заметно напряжены, пальцы сцеплены в замок на коленях.

Голос Стива выдергивает его из мыслей. Барнс открывает глаза. Поднимает подбородок и с лёгкой ухмылкой смотрит на него из-под фуражки. Так же, как когда в начале года рассказал, что его призвали в сто седьмой. В глазах самоуверенность, уголки губ дерзко приподняты, а в душе — жуткий страх. Такой сильный, что все сжимается внутри, выворачивается, завязываясь узлом. Но он не признается сейчас, как не признался тогда. Баки должен быть бесстрашным, особенно перед Стивом.

— В полном, Капитан, — отвечает он спокойно. Голос твёрдый, ровный. Ничем не выдаст волнения. — А что?

— Выглядишь напряженным, — говорит Роджерс участливо, и Барнс делает над собой усилие, чтобы не закатить глаза.

Ясен хрен, он напряжен. Ещё как напряжен, черт возьми, потому что мало чего Баки боится в этой жизни так же, как высоты. Может для кого-то висеть в воздухе на двух тысячах метров, доверившись летательным навыкам Старка, — предел мечтаний, но не для него. Лучше бы в холодном окопе сидел и по фрицам палил, ей-богу.

— Что говорит Пегги? — Баки переводит тему, лишь бы отвлечься. Смотрит на Стива, у которого при звуке этого имени тут же переключается триггер, и не может сдержать улыбку, хоть внутри все и переворачивается. — Долго нас будут мучать в МИ5?

— Она не знает, — отвечает Капитан, и его взгляд снова делается виноватым. Как будто только из-за него Барнс и остальные не сложат оружие, а продолжат воевать. — Им нужна информация о местонахождении каждой известной базы, об амуниции, их солдатах. Ты ведь был там, Бак, ты видел…

— Да все в порядке, Стиви. — Баки выжимает из себя усмешку, как будто речь идёт о каком-то пустяковом одолжении. — Надо так надо, какие вопросы?

В Лондоне их встречают проливной дождь и целая группа людей, как будто они почетные гости. Сажают в машины, слишком роскошные для простых солдат, и везут по разбомбленному городу в штаб. Стив, конечно, едет с полковником Филлипсом и агентом Картер, он же теперь Капитан. Баки от этого совсем не досадно. Точнее, досадно, но совсем не от этого.

Барнс смотрит на Лондон сквозь окно, и когда взгляд цепляется за груды кирпичей на земле, чувствует сильную боль где-то внутри. Их везут по самому центру, но вокруг так много разрушенных зданий, будто они на глухой забытой богом окраине. Сломанные двери, выбитые стекла валяются сотнями осколков прямо на земле.

— Вчера была бомбежка, — объясняет водитель, заметив его озадаченный взгляд. — Очередная.

Барнс понимающе кивает, хотя на самом деле понимать ему это совсем не хочется. Морита с Дерниром говорят о чем-то вполголоса, и он прислушивается к ним, чтобы не слушать свои мысли. Они едут дальше. По радио невероятно красивый женский голос с британским акцентом поёт смутно знакомую песню, а Баки все не может выбросить из головы разбомбленные здания. Многие из них разрушены до основания, и он почему-то ассоциирует с ними себя.

В штабе они проводят почти весь день, а после их отпускают на заслуженный отдых. Всех, кроме Стива. Он теперь Капитан Америка, и у него есть свои важные капитанские дела. Баки это понимает. Он не в обиде. Недалеко от места, где их временно расквартировали, оказывается очень пристойный по словам Фэлсворта бар, и они направляются туда. Весело вваливаются всей своей разношерстной группой и тут же приковывают внимание американской формой.

— Каждому по пинте вашего лучшего светлого! — торжественно заявляет Дернир бармену. Закуривает, протягивает пачку Лаки Страйк. — Сержант Барнс, сэр, — паясничает он весело, и Баки подхватывает, доставая себе сигарету.

— Вольно, капрал, — отвечает он с улыбкой, вдыхая сизый дым.

Музыканты играют песню, часто звучавшую на танцах в Нью-Йорке в начале года, несколько пар качаются в такт в центре зала. Морита говорит тост, и они пьют, звонко чокаясь запотевшими бокалами. Потом ещё и ещё, пока пиво не кончается, а потом заказывают ещё по пинте. Фэлсворт травит какие-то байки, они смеются и снова пьют за это.

Краем глаза Барнс замечает мелькнувшее в глубине бара пламя волос и невольно всматривается. Закуривает снова, облокотившись о барную стойку. Отвлекается от разговора, пытаясь отыскать взглядом пропавшие из виду рыжие кудри, и это не укрывается от внимательного Дернира.