Я не продаюсь

Генри настигает меня в полушаге от неё, оттесняет к стене, вжимая всем телом так, что я и вздохнуть-то могу с трудом. И выдыхает, удерживая мои руки над головой:

– Знаете в чём ваша основная проблема?

Вместо ответа я пытаюсь пнуть его коленом в пах. Не хочу его больше видеть, а говорить – тем более. Но он словно не замечает моих усилий, не отрывая горящего взгляда от моего лица. И как только дыру ещё не прожёг?

– Нет? Так я вам подскажу. В упрямстве. Вы совершенно лишены женской мягкости и не умеет уступать. А ведь ещё полчаса назад мне казалось, что вы, наконец, образумились.

А мне хочется плакать от злости и обиды. И даже не верится, что этот тот же самый человек, который советовал поставить точку в отношениях и спас от приставаний Эрика. А теперь ведёт себя точно также.

– Кто бы говорил, – возражаю тихо, отворачиваясь, чтобы не видеть его ненавистное лицо. – Вы только и умеете, что запугивать и угрожать. И это так… жалко.

Да, именно жалко. Потому что по-настоящему сильный человек никогда не опустится до такого.

Но ему, кажется, всё равно.

– Пустите, – прошу ещё раз, но в этот раз голос звучит до ужаса тихо.

Быстро моргаю, чувствуя, как к глазам подступают слёзы. Я не буду плакать. Только не при нём. Шумно вдыхаю, пытаясь успокоиться, и отстранённо замечаю, как слабеет хватка.

– Мила? Вы плачете?

В его голосе слышится беспокойство, но я больше не верю ему. Апатия накатывает удушливой волной, лишая силы. И когда он отпускает мои руки, они падают безвольными плетями вдоль тела, а я даже не пытаюсь что-то сделать. Как же мне всё это надоело.

Он тихо ругается и подхватывает меня на руки, чтобы вскоре опустить всё в тоже кресло. А через мгновенье подносит стакан ко рту.

– Пейте.

Но я уворачиваюсь и прошу опять:

– Пустите.

А он повторяет упрямо:

– Пейте.

И вновь тычет стаканом в мои сомкнутые губы. Берёт второй рукой за подбородок, не позволяя увернуться, и сжимает щёки, вынуждая отрыть рот. Первый глоток обжигает горло огнём и на глаза выступают слёзы. А следом по телу проносится волна тепла. Делаю ещё глоток и ещё, и дрожь уступает.

– Всё, хватит.

Он и убирает стакан на стол, и тоскливо я провожаю его взглядом. Кажется, напиться и забыть обо всём было бы не таким уж плохим вариантом.

Вздрагиваю, когда Генри разворачивает кресло, садясь у моих ног, ловит взгляд и больше не отпускает его, говоря тихо:

– Мы заключим с вами последнюю сделку. Устную. У каждого будет одно условие, которое другой никогда не должен нарушать. Если нарушите вы, то о разводе можете забыть.

Нужно сказать «нет», я точно это знаю. Но где-то на краю сознания упрямо мельтешит одна мысль. Облизываю губы и спрашиваю:

– А если нарушите вы?

– Решайте.

– Никакого ребёнка, – говорю быстро.

– Хорошо, – соглашается он глухо. – Если только к тому времени вы уже не будете беременны.

Не буду. Уж об этом я позабочусь.

– По рукам?

Он протягивает руку, но я не спешу её пожимать, хоть это и очень заманчивое предложение. Но кто же соглашается, не зная всего?

– Сначала я хочу услышать ваше условие.

И по тому, как вспыхивает огонь в его глазах, я понимаю, что оно мне вряд ли понравятся.

– Оно очень простое, Мила. Вы не должны отталкивать меня, когда я вас касаюсь и тем более целую.

Простое? Да оно же противоречит тому, что хотела попросить я.

– А если я скажу «нет»?

– Тогда я сейчас же отдаю приказ снести поместье, а потом мы едем в храм. Потому что отпустить вас я всё равно не смогу.

И вот теперь мне становится по-настоящему страшно.

Да он же больной. Сумасшедший. Его срочно нужно изолировать от общества.

– Вы больны, – говорю тихо, отодвигаясь к другому краю кресла.