Звенит январская вьюга

Одно было ясно: в стране, где всё подчинено диктатуре власти, продолжать заниматься искусством было нереальным, а оставаться было тем более опасно.

В один из дней, не сказав ничего никому из друзей, собрав самые необходимые вещи, Рознер с женой и маленькой дочерью покинули Москву. Путь их лежал в город Львов, где им надлежало пересесть в другой поезд и направиться в Польшу. Получив во Львове паспорта, ничего не подразумевая, семья пересела в другой поезд. Но на границе, при проверке документов выясняется, что паспорта их были недействительными и семью Эдди Игнатьевича немедленно арестовывают. Это было опрометчивым шагом со стороны Эдди Игнатьевича! Не оформив настоящих документов, боясь, что их могут им не выдать, Рознер решил пойти на опрометчивый шаг с приобретением фальшивых документов, надеясь на лучшее. Это было его самой большой ошибкой в жизни, которую он не мог себе простить и за которую его семье пришлось долго расплачиваться. После допросов КГБ в городе Львове семью Рознера переправляют в Москву на Лубянку в Комитет государственной безопасности, где Рознер какое-то время находился под следствием. Его заставляют подписать бумаги, в которых чёрным по белому написано о том, что он, якобы, является американским агентом, собиравшимся из Польши перебраться в Америку. Там же, на Лубянке, один из чиновников, будучи поклонником творчества Рознера, уговаривает Эдди Игнатьевича подписать бумагу. «Так будет лучше, Эдди Игнатьевич! А иначе я не смогу вам ничем помочь!» – уговаривал чиновник. Но Рознер наотрез отказался подписывать какие-либо бумаги, компрометирующие его имя и семью. Его мучали, не давали спать, лишали пищи. Впоследствии ему инкриминировали статью № 58 за измену родине, приговорив к десяти годам лагерей исправительного режима. И в 1947 году Рознер был выслан на Калыму, а жену Рут приговорили к пяти годам с высылкой в Казахстанский край. Четырёхлетнюю дочь Эрику забрал кто-то из друзей.

Детство

С братом Лёней

Мне 7 лет

Первая репетиция

На сцене с Э. Рознером

Из моих воспоминаний

Однажды я обратила внимание на то, что у Рознера два больших пальца рук смотрелись необычно, т. е. ногти выглядели изуродованными, в сплошных вмятинах.

«Дядя Эдди!», – обратилась я к нему. Так он просил называть его.

«Почему у тебя такие пальцы?» – спросила я однажды.

«Золётко моё! Это всё сделяли они, на Любянке», – ответил он.

Но я не унималась:

«А почему они это сделали?». «Им хотелось, штоби я больше ныкогда нэ играль на трубье. Оны мстыли мне, мучая менья там», – как бы жалуясь, посетовал он. «Оны мои палцы ставилы в станок и зажимали их так сыльно, что я порой тэрял сознаные».

Услышав это, я была на грани истерики, но Рознер, увидев это, тут же сменил тему разговора, переведя его на весёлый тон. Я часто интересовалась его прошлым, задавая вопросы, но он, видя, как я болезненно реагирую на его рассказы, старался реже говорить на эту тему, невзирая на все мои неоднократные просьбы. Сам Эдди Игнатьевич не любил вспоминать о прошлом, уж слишком тяжёлым оно оказалось.

В детстве мы все верим в чудеса, в прекрасную сказку и доброго молодца, побеждающего зло. Но повзрослев, смеёмся и, иронизируя, шутим над разного рода детскими мечтами! Мне вспоминается одна песня из старого кинофильма прошлых лет «Золотой ключик». Это была старая версия кинофильма о Буратино, и песню для того фильма написали композитор Л. Шварц и поэт М. Фроман.

Как говорили в народе: – «Был человек и нет его!»

Ещё говорили так: «Незаменимых нет!»

Уверенная присказка: «Человек человеку друг!»

И даже так: «Человек – звучит гордо!»

Из рассказов Э. Рознера о Колыме

В самом начале своего пребывания в лагере, однажды кто-то из заключённых случайно, а может и специально обронил окурок на пол, с рядом стоявшим Рознером. И произошло это в тот момент, когда мимо проходил надзиратель. Увидев окурок, надзиратель в грубой форме велел Рознеру немедленно поднять. Рознер попытался объяснить, что он некурящий. Тогда тот стал оскорблять Эдди Игнатьевича, заставив его опуститься на колени и поднять тот окурок. Впервые в жизни Эдди Игнатьевич испытал невыносимое чувство унижения, какого ему никогда раньше не приходилось испытывать. Первые годы пребывания в лагере оказались жутким кошмаром. Обстановка и окружение делали его жизнь поистине невыносимой. Успокаивало лишь одно обстоятельство, что где-то там, далеко, оставались его жена и дочь, ради которых ему необходимо было всё терпеть, лишь бы выжить. Проходили долгие мучительные месяцы, и мало-помалу об известном музыканте – трубаче, находившемся там в лагере, поползли слухи среди заключённых. Понемногу и начальство стало интересоваться музыкантом. А вскоре Рознер получает разрешение на создание своего оркестра. Но тут возникает серьёзная проблема, где взять музыкантов? В той сфере, где он пребывал, людей с музыкальным образованием не было, за исключением нескольких человек, да и те никогда не играли в профессиональных коллективах. Кто-то из заключённых стал подсказывать ещё о нескольких других людях, кто хоть как – то мог играть на инструментах, но и этого было недостаточно, и тогда Эдди Игнатьевичу пришлось обратиться к начальству с просьбой помочь ему найти людей, желающих научиться играть на инструментах, и такие нашлись. Как в музыкальной школе, изо дня в день, долгими часами Рознер разучивал с ними нотную грамоту и занимался с каждым в отдельности. Говорят же, что и слона можно научить музыке! Одни делали это из любви к музыке, другие же из желания выжить. Те или иные причины теперь не решали ничего, да и по сути говоря, это не имело значения.

Всем необходимо было выживать любым способом, и музыка оказалась единственной соломинкой спасения. После продолжительных занятий и титанического труда мало – помалу оркестр начинал потихоньку звучать. Конечно, до нормального звучания не хватало многого, но маленький результат был налицо.

Теперь в репертуаре оркестра не могло быть джазовых произведений, их место заняли другие произведения, простые советские песни, которые Рознер обязан был аранжировать. Это были долгие и продолжительные месяцы кропотливого и тяжёлого труда, когда оркестр обрёл некое звучание и был готов к первому выступлению в местном клубе для заключённых и лагерного начальства. Тот труд, проведённый Эдди Игнатьевичем Рознером, был несоизмерим ни с каким другим трудом! Помимо занятий с оркестром, проводимых с утра и до вечера, Эдди Рознеру надлежало заниматься и аранжированием пьес. Вот так ежедневно, после занятий с оркестром, Рознер усаживался перед крошечной деревянной тумбой и начинал сочинять, расписывая новые произведения для своего оркестра. От постоянного недосыпания его организм был сильно истощён, а чувство голода обессиливало и без того измученный организм. Теперь Эдди Игнатьевич уже не играл на трубе. Всё упиралось лишь в одну и очень вескую причину, что в Москве, при аресте, трубу его конфисковали. У него пошатывались зубы и болели дёсны, а за этим последовало заболевание – цинга. Ему необходимы были витамины, лук и чеснок. И узнав об этом, рискуя попасться на глаза лагерным надзирателям, танцовщица, работавшая в его оркестре, утаскивала с кухни что-нибудь из еды и по ночам приносила Эдди Игнатьевичу. И только благодаря той женщине по имени Марина, Рознер сумел выжить. Они стали друзьями. Он был ей бесконечно благодарен и в какой-то момент их отношения из дружеских перешли в интимные. Сам того не желая, впервые за долгие годы он подвергся искушению, но в душе был по-прежнему предан и любил свою Рут. Она часто снилась и, как наяву, обнимала его, но проснувшись, он долго оставался под впечатлением сна, не находя себе места. Лагерная жизнь была суровой, изнурительной и ничего хорошего не предвещала. День сменялся ночью, а ночь днём. Шли месяцы, и однажды Марина вынуждена была признаться Рознеру, что ждёт от него ребёнка, а ещё через девять месяцев у них родилась дочь, которую назвали Ириной.