Страница 4 из 9
Граф негодовал: скромное меню и личные траты Семьи сокращались, так как Их средства были невелики и из них выдавались многочисленные пособия, а Керенский с кучей прихлебателей обожал завтракать в Большом дворце Царского Села, и заказывал там лучшие вина из Императорского погреба.
Невыразимо грустны в Александровском дворце были вечера. Придворные, искушенные в светском этикете, прекрасно умеющие поддержать любой разговор, умеющие владеть собой в любых обстоятельствах, с трудом находили общие темы. Новости из внешнего мира почти не поступали, а то, что волновало всех – очередные безобразия солдат, их громкие рассуждения о том, что Императора следует отдать под суд или рассказы об арестах и убийствах офицеров, знакомых, родственников – не обсуждалось.
Граф Апраксин: «…После обеда все, кроме врачей, собрались у графини Бенкендорф. В 10 часов 15 мин. вошли Их Величества… Разговор поддерживал Государь, Императрица почти все время молчала. Человек, не посвященный в события, не догадался бы, что в эти часы небывалые душевные муки терзают каждого из присутствующих. И хорошо, что разговор шел о постороннем. Несколько раз судорога сжимала горло, и надо было употреблять величайшие усилия, чтобы не разрыдаться, глядя на чудные, ласковые Царские очи…»
Жильяр: «Всегда то же спокойствие, та же забота быть ласковым с теми, кто разделяет Его несчастие. Он для нас пример и нравственная помощь».
Императрица, очень похудевшая и постаревшая за эти дни, «держалась героически – как и в первые дни революции, когда Ей и Детям угрожала постоянная опасность. Мужество никогда не покидало ее, и Она старалась поддержать и подбодрить тех слуг, которые были напуганы или подавлены событиями» (баронесса Буксгевден).
1(14) августа Царская Семья была отправлена в ссылку.
Они очень надеялись, что их повезут на Юг, в Крым. Но когда было приказано взять теплую одежду и запас продовольствия на пять суток, они догадались, что впереди – Сибирь.
«Судьба Царской Семьи – это, может быть, единственное, в чем Временное правительство действовало вполне логично. Отсюда и Тобольск – подальше от центра, в глушь, по мере возможности, в забвение, хотя бы и временное. Тень Царской Семьи стояла не только “угрызением совести”, она стояла личной угрозой для всех участников Февраля – эту угрозу нужно было убрать подальше. В этом были единодушны все – от генералов до социалистов. И именно поэтому никто не позаботился о Царской Семье – ни в Царском, ни в Тобольске» (И. Солоневич).
Все так, но просматривается еще одна причина ссылки Царской Семьи именно в Сибирь, признаться в которой постеснялись и князь Львов, и Керенский, но которая просвечивает сквозь словесные хитросплетения их мемуаров. Они не смогли преодолеть искус использовать шанс, который преподнес им древний искуситель: низвести Помазанника Божиего до уровня обычного преступника, т. е. оправдать этим собственный уровень. А помогало оправдать – как данное злодеяние, так и само свержение Царя, которые обосновать законным путем было невозможно – укоренившееся в сознании народа представление о Сибири, как месте для заслуженно наказанных.
Так Временное правительство открывает второй этап на Их пути к Ипатьевскому дому.
О том, что местом ссылки определен Тобольск, Керенский сообщил буквально накануне отъезда. Он был предупредителен, старался выполнить мелкие просьбы. Разрешил Государю проститься с Великим Князем Михаилом Александровичем. Но не смог удержаться, показал, кто теперь в доме хозяин, – не позволил встретиться с ним Государыне, хотя был с Ней подчеркнуто любезен. Натуру не переделаешь – Керенский не упустил случай отплатить Императрице: с первого посещения дворца он совершенно терялся в Ее присутствии. Привычная маска a la Napoleon неудержимо сползала, а то неприглядное, что тщательно укрывалось за ней – мстительность, амбициозность, неуверенность, – прискорбно обнаруживалось.
Няня Детей Теглева: «Я видела лицо Керенского, когда он шел к Их Величествам: препротивное лицо: бледно-зеленое, надменное… Я видела Керенского, когда он уходил: сконфуженный, красный; он шел и вытирал пот с лица». Но проходит три недели, и 25 апреля Жильяр записывает в дневнике: «Он уже не принимает позы судьи. Я уверен, что он подпадает под нравственное обаяние Государя; это случается со всеми…» Керенский даже просил газеты прекратить травлю, которую они вели против Их Величеств.
В вечер отъезда он суетился, без конца повторял, что Семья в Тобольске не должна испытывать никаких лишений и вмешательства в свою жизнь. С преувеличенной непринужденностью пожал руки Великим Княжнам, поцеловал руку Государыни, а Государю сказал: «До свидания, Ваше Величество»(!) Нервозность премьера дошла до смешного: прощаясь с Семьей, он зачем-то уверял Их всех, что очень хорошо спал. «Это была неправда, – замечает Бенкендорф, – так как он провел ночь, волнуясь, как черт перед заутреней, и была даже минута, когда он отчаивался в возможности отправить Императора».
Дети перед отъездом горько плакали, а Их Родители говорили: «Мы готовы все перенести, если это нужно для блага России».
Последняя ночь в родном доме прошла грустно и тяжело. Доктор Боткин ходил от одних к другим с бутылочкой капель и всех утешал. «Какое страдание наш отъезд. Все уложено, пустые комнаты. Так больно…» (из письма Государыни Вырубовой).
Начальником Отряда охраны Царской Семьи Керенский назначил полковника Е.С. Кобылинского, а его помощником – комиссара по гражданской части П.М. Макарова, любившего представляться социалистом-револю-ционером. Это заявление повергало всех в величайшее недоумение. Когда Макаров, высокий, с тонкими чертами красивого лица и полированными ногтями, прекрасно одетый, не преминул проинформировать о своей политической продвинутости Илью Леонидовича Татищева, тот засмеялся и сказал: «Вы такой же социалист-революционер, как и я». Макаров из-за подобных пустяков копья ломать не стал, а стал с исключительным вниманием помогать Семье собираться в дорогу. Советовал запастись книгами, подписаться на газеты и журналы, захватить все возможные вещи и любимые безделушки.
Вернувшись из Тобольска в Петроград, он сказал уезжавшей к отцу Татьяне Боткиной: «Пожалуйста, передайте всем в Тобольске, что я всегда готов к их услугам и буду рад помочь им, в чем только возможно».
Отъезд был назначен на 1 час ночи, а выехали около 6 часов утра. Царскую Семью провожали граф и графиня
Бенкендорфы, баронесса Буксгевден, которую задержала в Петрограде болезнь, и несколько слуг.
Искренние друзья, как известно, узнаются в скорбях. За день до отъезда, 31 июля 1917 г., командир 2-го Гвардейского стрелкового запасного полка полковник Н.А.Артабалевский приехал попрощаться с Царской Семьей в Александровский дворец. В коридоре встретил доктора Боткина, который подошел, нервно сжал руку полковника и проговорил: «Нет никакой возможности повидаться. Они поручили мне обнять вас». Не сдержав слез, доктор порывисто обнял полковника и быстро ушел.
Некоторым людям все же удалось проникнуть к Семье. Но им приходилось действовать в обстановке сугубой секретности. Так, пока капитан Владимир Николаевич Матвеев, дежурный по караулам Царского Села, прощался с Их Величествами, Цесаревич и Царевна Ольга Николаевна стояли на страже в обоих концах коридора. Государыня благословила его образком. Государь подарил свою фотографию и сказал, что «нарочно не написал числа, чтобы вам, в случае чего, не было лишних неприятностей». Уходя, Матвеев встретил Царевну Марию Николаевну и поцеловал Ей руку. Это увидел караульный начальник Кузьмин и пригрозил капитану преданием суду.
Тот же Кузьмин пообещал арестовать полковников Артабалевского и Кушелева, командира Императорских стрелков, если они приедут провожать Семью на вокзал. Офицеры выслушали… и поехали на вокзал. Они прорвались через все заслоны и остались ждать. И дождались…
Дальше рассказывает сам Николай Александрович Артабалевский: «Царская Семья медленно перешла пути и двинулась по шпалам к своему вагону. А на другой стороне путей стояла молчаливая, неподвижная толпа и броневик. Царская Семья начала свой страдный путь, и толпа русских людей, их подданных, свидетельствовала его своим священным молчанием и тишиной. Увидев благословляющую руку Государыни, Кушелев и я сняли фуражки, склонили головы, а потом, точно сговорившись, направились к вагону… Я шел, совершенно не думая о последствиях этого шага… Сила, ведшая меня к моему Государю, была неизмеримо сильнее всяких посторонних влияний…