Страница 5 из 9
Поднявшись, я увидел входящего Царя. Кушелев бросился перед ним на колени. Государь, обняв его, поцеловал и протягивал мне руку… Бледное лицо Государя и его незабвенный взор навсегда останутся в моей памяти. В необъяснимом порыве я припал головой к его плечу. Государь позволил мне побыть так несколько мгновений и сказал нам: “Идите, иначе может быть для вас обоих большая неприятность. Спасибо вам за службу, за преданность… за любовь к нам… от меня, Императрицы, моих Детей… Служите России так же, как служили мне… Верная служба родине ценнее в дни ее падения, чем в дни ее величия… Храни вас Бог…” Еще раз Государь одарил нас Своим незабываемым взглядом и скрылся в вагоне… Молчаливая толпа смотрела и точно чего-то ждала. Поезд медленно тронулся. Людская толпа вдруг всколыхнулась и замахала руками, платками и шапками. Замахала молча, без одного возгласа, без одного всхлипывания. Видел ли Государь и его Августейшая Семья этот молчаливый жест народа, преданного, как и Они, на Голгофское мучение иудами России? Жест, полный мистической священной тишины, безусловной любви, последнее “прости”. Жест единения в предстоящих муках… В это же раннее утро на малом пруду Царскосельского парка, взлетая над водой, раскрыв широкие крылья и подняв вверх кроваво-красные клювы, пели черные лебеди. Это были протяжные, певучие вскрики тоски, безысходной печали, рыдания по невозвратно уходящему, неизъяснимо прекрасному, неоценимо дорогому и незаменимо родному. Их песня метала душу и вместе с этим неудержимо увлекала, уносила ввысь, в бесконечность Божественной вечности. Тогда, когда не может быть места человеческому голосу, – царственная птица взывает к Богу…»
Флигель-адъютант Мордвинов: «…Я видел слезы у многих. Я чувствовал, что они пришли проводить не низложенного врага – Монарха, а покидавшего их своего природного, чтимого Царя… Этот русский народ не понимал всего свершившегося, но думал иначе, чем его думские представители и “русские” генералы…»
Т. Мельник-Боткина: «Один старенький полковник на следующий день после приезда Их Величеств [в Тобольск] надел полную парадную форму и в течение получаса стоял, вытянувшись во фронт, под окнами дома Их Величеств».
Так было везде, на всех просторах огромной России. И в этом стоянии верных рядом с православными были иноверцы. Есть и такие свидетельства… В Тобольске местные татары, собравшись в один из своих праздничных дней во главе с муллой перед домом Узников, отслужили под открытым небом молебствие о Их здравии. За этим поступком стояли крепкие убеждения. Тобольский губернатор И.А. Ордовский-Танаевский вспоминал, что в марте 1917 г., ночью, к нему пришли человек 25 татар и сказали, что до них дошли слухи, что «нет больше Царя на Руси, что Царя, его Жену и Детей арестовали. Нас послали к вам. Собирайте Тобольскую губернию, ведите выручать Царя-Батюшку и Семью».
Говоря об этом феномене, П.С. Лопухин писал в 1939 г.: «Православный человек, с которым соприкасаются иные народы, носит в себе нечто привлекательное. В этой сущности Православия и православного человека и лежит основа русского империализма и умения присоединять к себе народы, не калеча их. Инородцы иногда, может быть, даже больше русских любили их идеалы, например, идею Белого Царя. Идею, конечно, чисто святорусскую».
Потрясает отношение к Царю православных арабов. «Не думайте, – говорил один палестинец, – что Русский
Царь был только русский. Нет, он был… покровитель и защитник Православного Востока. Пока Он жил, миллионы арабов жили в мире и безопасности». Другой человек написал: «На Него с упованием взирали не только православные арабы, но и мусульмане, зная, что Русский Царь является для них гарантией мирной и благоденственной жизни. Когда на Ближний Восток дошла весть, что Царя убили, то в трех странах (Сирии, Ливане и Палестине) начались массовые самоубийства. Арабы уже тогда считали, что со смертью Царя Николая кончилась человеческая история, и что жизнь на земле потеряла всякий смысл».
Самоубийства достигли такого размаха, что встревоженные правительства начали предостерегать народы против «политического безумия». Арабский траур по Царю Николаю длился несколько лет…
В поезде солдаты, которых заботливо отобрал полковник Кобылинский, по-дружески болтали с Детьми, на одной из остановок нарвали для Государыни букет васильков.
В Тюмени пересели на пароход. Пароходная компания хотела предоставить в распоряжение Семьи самый большой и современный пароход, но река Тобол в это время года мелеет, поэтому пришлось плыть на меньшем, но очень удобном пароходе «Русь». Совсем неслучайно, что судно с таким говорящим названием сыграет в последние месяцы жизни Семьи важную роль. 36 часов плавания подарили Семье иллюзию свободы и отдыха.
В Тобольск прибыли 6(19) августа. Город произвел благоприятное впечатление, а вечерний колокольный звон напомнил тот, которым встречали Царскую Семью в российских городах в прежние времена.
Тут же выяснилось, что в назначенный для пребывания Семьи губернаторский дом, пафосно названный «Домом свободы», переезжать нельзя: необходим ремонт.
Из дневника Государя: «…Дома, назначенные для нас и свиты… пустые, без всякой мебели, грязны… Поэтому остались на пароходе. Поужинали, пошутили насчет удивительной неспособности людей устраивать даже помещения и легли спать рано…» Сам-то Государь был полной противоположностью: солдат-охранник, наблюдавший, как Он вскапывает огород, воскликнул: «…Если ему дать кусок земли и чтобы он сам на нем работал, так он скоро опять всю Россию заработает».
Переселились в «Дом свободы» 13(26) августа. Через улицу, в доме купца Корнилова, разместилась свита – Татищев, Боткин, Долгоруков, Шнейдер, Гендрикова, учитель английского языка Гиббс. Жильяр жил в губернаторском доме. Всего вместе с Семьей приехали 39 человек. Позже прибыли еще шестеро: фрейлина Буксгевден, камер-юнгфера Занотти, комнатные девушки Романова и Уткина и дети Боткина.
Режим первых недель в Тобольске был наиболее мягким за весь период заключения. Полковник Е.С. Кобылинский добился от Отрядного комитета, чтобы свита и прислуга свободно выходили из дома. «Никакого стеснения никому не было, но Августейшая Семья, конечно, в праве передвижения была ограничена».
Комендант не раз указывал на то, что Великие Княжны не находятся под арестом, и Им, добровольно присоединившимся к Родителям, наравне со свитой должна быть предоставлена большая свобода. Он даже надеялся, что Государю иногда разрешат ходить на охоту. Но в первый и последний раз Семье позволили выйти за пределы «Дома свободы» в день въезда, 26 августа. Они побывали на другой стороне улицы, в доме Корнилова, посмотрели, как устроились приближенные.
Впрочем, права и свободы свиты скоро стали приобретать декларативный характер. Солдатам надоело сопровождать придворных в их передвижениях по городу, хотя претензий на дальние и частые путешествия у них не было: генерал Татищев ходил только к зубному врачу, графиня Гендрикова выходила в город раза два в неделю и только Долгоруков гулял ежедневно.
Прогулки отменили. На бурном заседании Отрядного комитета, собравшегося по этому поводу, Кобылинский заявил, что нельзя ограничивать права иностранных подданных Жильяра и Гиббса. А если одним дать послабления, то нельзя обходить и других. Татьяна Боткина: «Мудрый комитет поддался на эту удочку и решил всем предоставить свободный выход без конвоя… на один час в неделю. Все недоумевали, почему они всего на один час становились безопасны для революционных властей, но решили не указывать комитету на странности его решений и подчинились, тем более что гулять одним хоть раз в неделю было приятнее, чем иметь, как выражался Гиббс: “this wretshed soldier in your back”[1]».
И все же в Тобольске по сравнению с Царским Селом было спокойно, но, как пишет следователь Соколов, это «было сибирское спокойствие». Жизнь Семьи в обширном, живописно расположенном, богатом старинными церквами, богоугодными и учебными заведениями городе, была сужена до предела. Дом, двор, небольшой сад, одни и те же люди. Даже если Их приводили в церковь, туда не допускали народ. Из дневника Наследника от 22 ноября 1917 года: «Весь день прошел как вчера и так же скучно».
1
Этого проклятого солдата за спиной.