Мне не жаль...

Стрелки часов подошли к десяти, когда в спальню по привычке зашла служанка, чтобы открыть шторы и разбудить графиню. Остановилась, испуганно обернувшись к кровати, глядя на сплетённые в крепком объятии тела, и тихо удалилась, улыбаясь, — зря Тихон трезвонил на весь дом о ссоре, что была меж хозяевами накануне.

Казалось, в дом Орловых наконец пришёл долгожданный покой. Натали решительно отвергала все приглашения, ссылаясь на усталость, а на деле — боясь встретиться лицом к лицу с тем, кто стал для неё мукой и наваждением. Гнала все мысли о том, что предала свою любовь, поддавшись обстоятельствам, которые выбрала не сама. Безмолвной тенью бродя по комнатам, она не находила себе места, оживая лишь с приходом мужа, ведь только тогда могла отвлечься, не думать, не разрываться от тоски и одиночества. Она тянулась к Дмитрию, как к единственной ниточке между привычным миром и безумием, на грани которого застыла.

Но затворничество не могло длиться вечно, и перед Рождественским постом Орловы дали большой приём и бал, возвратившись в свет. И Натали играла роль радушной хозяйки, принимая гостей, замирая, стоило прозвучать родному для сердца имени. Ближе к Рождеству в столицу приехали Михаил и Лиза, — оставив Славушку на кормилицу и нянюшек, они решили провести сезон в Петербурге, ведь Лиза так давно мечтала хоть ненадолго увидеть петербургский свет.

— Ты стала бледна и задумчива, — заметил Михаил, когда они с Натали остались одни. Лиза отправилась к модистке, Дмитрий — во дворец, на службу.

Бледное зимнее солнце слабо освещало гостиную, и многочисленные свечи разгоняли полумрак, наполняя комнату теплом и уютом. Свернувшись в кресле, закутавшись в мягкую кашемировую шаль, Натали сама себе казалась больной и постаревшей на десяток лет, не меньше. Повернув голову от окна, в которое могла смотреть часами, она слабо улыбнулась.

— Что мне ещё остаётся, кроме как думать в одиночестве о том, чего нельзя вернуть?

— Наташа. — Михаил нахмурился, вздохнул, собираясь с мыслями, не зная, как подступится к разговору. — Скажи, дело в цесаревиче, правда? Он чем-то обидел тебя? Ты говорила, что вы почти не выезжаете, и я, признаться, не знаю, о чём думать…

— Я не знаю ничего об Александре. — Его имя далось ей с трудом, даже просто произносить его вслух было больно. — Мы расстались, Мишель.

— Он бросил тебя? Так я и знал! Я знал, что этим всё закончится! Оставил тебя с ребёнком, в то время, как…

— Это было моё решение. — Голос Натали звучал глухо и отстранённо. Она вновь отвернулась к окну, прикусив щёку. — Так было правильно, — горько прошептала она.

Михаил вздохнул и опустил голову, рассеянно разглядывая фарфоровый сервиз, стоявший меж ними на столе. Весть о том, что сестра не состоит более в позорной для всей их семьи связи принесла облегчение. Но вид страдающей Натали разрывал сердце.

— Понимаю, это было непростое решение… — начал было он, но Натали оборвала, раздражённо вскинув голову.

— Не понимаешь! Никто не понимает! И не поймёт никогда! Ты смог бы отказаться от Лизы? Вот прямо сейчас? Навсегда?

— Лиза — моя жена! — возмутился Михаил. — Это другое.

— Ты любишь её, она — тебя. Почему же это другое? — Натали покачала головой, поникла, словно все силы ушли на этот крик отчаяния. — Впрочем, теперь уже всё равно. Так или иначе, моя жизнь теперь принадлежит мужу. И ребёнку. Надеюсь, вы все теперь счастливы.

Она поднялась, намереваясь уйти, досадуя на то, что позволила чувствам вырваться наружу, что обнажила ту часть себя, которую тщательно прятала даже от себя самой. Михаил поспешно встал и подошёл к ней, беря за руку, заставляя повернуться.

— Ты всё сделала правильно, Наташа, — заговорил он тихо, серьёзно. — Я знаю, сейчас тебе кажется, что это не так, но со временем ты поймёшь — по-другому просто и быть не могло.

— Я могла быть с ним рядом всё это время. — Она покачала головой. — Пусть редкой тенью, короткой встречей, но рядом. Но что значит счастье двоих перед порицанием всего общества? Перед благополучием императорской семьи? Перед спокойствием родных и близких?

— Звучит так, словно ты принесла себя в жертву. Бога ради, Наташа, ты ведь сама всё это заварила!

— Сама кашу заварила, сама и расхлёбывай, — горько откликнулась Натали. — Но это была моя жизнь, Мишель. Моя! И ничья больше. И я готова была нести на себе и осуждение света и то, что вы отвернётесь от меня… Я была готова! Я ни о чём не жалею! Но все вокруг… — она отступила на шаг, обводя комнату руками, — все вокруг вдруг решили, что знают лучше, что надо мне. Мне! А мне нужен только он. Только он, понимаешь? Ты вообще можешь это понять?!

— Но Дмитрий, как же он… Он любит тебя, неужели ты этого не видишь?

— Вижу! Знаю! Но это — его чувства, не мои! Почему я должна думать о том, что лучше для него? Почему я должна думать о том, что лучше для Мари? Почему я должна думать о том, что лучше для всех, кроме меня самой?

Она замолчала, тяжело дыша. В груди клокотало всё, что копилось эти месяцы, проведённые в разлуке. Всё, что собиралось в душе, сжимая плотным кольцом безнадёжности и несправедливости. Всё, что она не имела права говорить, не имела права озвучивать, чтобы не ранить Дмитрия. Не прослыть дурной женой. Не стать изгоем.

— Так лучше для твоего ребёнка, — сказал Михаил. — И ты знаешь это. Лучше, чтобы его считали наследником графа Орлова, а не байстрюком Александра.

Натали дёрнулась было ответить, но промолчала, признавая его правоту. Она ждала этого ребёнка так сильно, что порой самой становилось страшно. Он, словно якорь, держал её на плаву, не давая погрузиться в пучину отчаяния. Каждый толчок, каждое его движение вызывали такой прилив неконтролируемой любви, что порой становилось даже страшно.

— Ты прав, — тихо ответила она, поглаживая живот. — Ты как всегда прав. Прости, мне лучше отдохнуть, я что-то не слишком хорошо себя чувствую.

Михаил проводил её взглядом и тяжело вздохнул, взъерошив волосы. Больно было видеть сестру в таком состоянии, и в любом другом случае он сделал бы всё, чтобы вернуть улыбку на её лицо. Но здесь он был совершенно бессилен.

— Наташа, ну пожалуйста, ты не можешь сидеть дома в такой вечер! — Лиза пыталась уговорить Натали битый час, но та всячески отнекивалась. — Это же «Фаворитка»[1]! Я столько слышала о ней, говорили, что её не будут ставить в России! Ну же, Наташа, не отказывайся!

— Я, признаться, не думаю, что смогу просидеть все четыре акта, — попыталась в очередной раз отказаться Натали. — Да вы и вдвоём с Мишелем отлично проведёте время.

— Ты скоро и так отойдёшь от света, — улыбнулась Лиза. — Ты ведь говорила, что первый год после рождения хочешь провести в усадьбе? Позволь себе последний выход в свет, прошу! Мне так хочется, чтобы ты рассказала мне обо всех, кого знаешь. Ты-то в обществе, как рыба в воде, а я, плавая на поверхности, не знаю, что кому говорить и как с кем себя вести.

— Лиза, ты здесь уже месяц, думаю, успела уже обзавестись знакомыми, — улыбнулась Натали.

— Знакомыми — да, но хотелось бы провести этот вечер с подругой.

Натали вздохнула. Иногда противостоять напору княгини Репниной было невозможно. К тому же, Александр не любил оперу, едва ли он будет там, а встреча с ним была единственной причиной для отказа. Натали хотела развеяться, понимая, что в четырёх стенах постепенно сходит с ума. Когда она кивнула, Лиза восторженно захлопала в ладоши, подлетела к Натали и порывисто её обняла.

— Ты не пожалеешь, что согласилась, вот увидишь!

Как же она по всему этому скучала! Едва переступив порог театра и оказавшись среди блеска драгоценностей и нарядов, сотен голосов и шепотков, взмахов вееров и шелеста платьев Натали почувствовала себя так, будто вернулась домой. Кто решил, что она должна закрыться дома, отречься от того, что составляло её жизнь? Впервые за долгое время она действительно наслаждалась каждой минутой, улыбаясь знакомым и отвечая на приветствия. Мишель, завидев друзей-офицеров, проводил дам в ложу и ненадолго оставил их одних, а Натали, первым делом убедившись, что, императорская ложа пуста, вздохнула с облегчением и принялась рассматривать зал, вполголоса отвечая на расспросы Лизы.