Мой ВРБ

Ну и вот, стою – медитирую на свои розы, и тут приходит сообщение от Ольги Ивановой. Она зовёт меня в гости посмотреть на любимый розовый куст Валерия Романовича. И я поехала, я их видела – эти белые розы, от которых он мог по полчаса не отходить. Я познакомилась с громадной овчаркой по имени Гертруда, которую он мог гладить часами. И я слушала, распахнув глаза от удивления, историю о том, как ВРБ принимал у неё роды. А рожала она чуть не сутки, щенков было много, а он не спал, он бегал по дому в волнении. Такого Валерия Романовича я никогда не видела. Я вообще никогда не видела его счастливым. Мне случалось видеть его вдохновенным, но это было счастье творчества. Тот вдохновенный миг, когда сливаешься со вселенной в экстазе.

И мне так радостно, что под конец жизни у него был дом, где он был просто счастлив. Нормальным человеческим каждодневным счастьем. У него был свой кусок земли, где он мог голым загорать. Это, конечно, потрясающая роскошь. У моих родителей дом в ЮАР, у сестры – в Швейцарии, и дома побольше, и земли побольше, но такой возможности нет. А ещё у него была собственная сцена в доме, он мог звать друзей и играть с ними домашние спектакли. Это уже роскошь дворянской усадьбы.

Спрашиваю у Ольги, как вы всё это придумали? У вас был архитектор? Был проект?

Ничего не было. Она рисовала на листочке, давала распоряжения рабочим. А ВРБ вдруг решал всё поменять. Он хотел то жить справа от Ольги с Олегом, то слева. То ещё что-нибудь придумывал. А она рисовала на новом листочке и заново разъясняла рабочим.

Я, конечно, видела только их половину дома, но это безусловно тот случай, когда часть отражает целое. ВРБ жил не только на своей половине дома, это видно даже сейчас, спустя два года после его ухода. Да и не только поэтому. Я увидела дом, который сам вырос как розовый куст. Мне показалось, что там стены живые. Я никак не могла понять, что мне это напоминает. Я сняла обувь и прошлась босиком по деревянному настилу веранды, который Олег делал сам. И я поняла, что мне это напоминает. Старый театр на Юго-Западе до его перестройки в 1997-ом. Вот там тоже были живые стены.

А теперь я хочу поговорить о гениях. Был ли ВРБ гением? Этот вопрос муссируют все, кому не лень, в театре и около театра.

Прозрения бывают у всех людей. Это те моменты, когда ты видишь то, чего до тебя никто не видел. Ты будто прорываешься куда-то наверх и видишь всё по-другому, чем с земли. Некоторые умеют выразить эти прозрения в художественной форме – ну, или в какой-нибудь другой форме. Это называется талант. Это талант донести свои прозрения до других людей. А вот если твои прозрения воздействуют на жизнь большого количества людей – это уже гениальность. К примеру, когда Пол Маккартни написал Yesterday, он стал гением. После Beatles он не стал менее талантливым, но подобного отклика в душах людей это уже не производило.

Так что да, ВРБ был гением. Он воздействовал на судьбы очень большого количества людей, мы все тому свидетельствуем.

А теперь второй вопрос, как мы жили с гением? На эту тему навела меня Марина Дмитриевна Литвинова, которая сказала мне, что если успеет, то напишет книжку «Гений среди людей». Её интересовало, как социальная жизнь замутняет духовный родник в душе гениального человека. Я смотрю с другого ракурса. Гений – как роза. Я не видела, как зарождался бутон его таланта, но он расцветал на моих глазах, я видела его апогей – и медленное роскошное угасание. ВРБ не умер, он устал и ушёл. Спасибо, что был с нами так долго, как только мог.

* * *

ВРБ:

“Со стариками работать – это… я всю жизнь боролся… И они свою жизнь укоротили сами. Их уже нет, ни моего брата, ни Авилова. 50 лет – и всё! (…) за счёт того, что я их заставил работать в театре, они не хотели. Я их заставил делать то, что они не хотели. А это нельзя. Я в такси еду и смотрю на водителя – вот он бы сыграл Фальстафа с таким животом и с такой мордой. Но он не хочет этого, у него другая жизнь».

( «Вперёд…», стр. 105).

САНЫЧ

ВРБ никогда Валерия Александровича Черняка Санычем не называл, только по имени отчеству. Даже когда ругался на него. Санычем его звали все остальные. Однажды даже подарок подарили, на котором было написано «Валерию С.», до сих пор хранит.

Я когда шла сегодня с ним на встречу, вспоминала. Я всегда нежно к нему относилась. Помню даже, с какого момента это началось. Дело было во второй половине 80-х. Театр на Юго-Западе аннексировал магазин «Овощи-фрукты», который находился по соседству. В смысле расширил своё помещение за счёт этого магазина. И мы всем театром принялись за ремонт нового помещения. Нам с Валерием Александровичем досталось красить новый туалет. До этого в театре туалет был только на втором этаже, там, где гримёрки. В антракте дежурные по залу водили туда зрителей. Новый туалет был малюсенький, в одну кабинку. Мы пока его красили, надышались до галлюцинаций.

Лет семь назад я брала у Валерия Александровича интервью. Приведу кусочек из него. Я тогда больше спрашивала о нём самом, чем о ВРБ. Но это всё взаимосвязано. Это свидетельство времени.

«Это был 1979-й. По профессии я инженер-строитель. Театр был моей мечтой всегда. Когда я работал на Севере, в нашем посёлке городского типа был Дом Культуры. Вся более или менее интеллигентная публика там проводила время. И в этом Доме Культуры был драмкружок. Я был молодой, играл героев-любовников. Это было на рубеже 50-х и 60-х. А я с 37-го года, так что мне третий десяток только шёл. И хорошо у меня выходили любовники, волосы были, всё при всём. Потом у нас появился профессиональный режиссёр, в результате чего я имею театральную награду. На областном смотре мы заняли второе место со «Стряпухой» Софронова. А первое место занял коллектив из другого посёлка с «Барабанщицей». Против них у нас не было шансов, там по ходу сюжета девушка из подполья в комбинации на столе плясала. Спектакль был очень популярный. Тем не менее, я тогда в качестве приза получил серебряный портсигар, который до сих пор храню. Потом я вернулся в Москву, работал в институте – и как-то увидел у метро афишу театра-студии на Юго-Западе. На афише был телефон, я позвонил. Мне тогда уже было 42 года. Я позвонил, подошёл Валерий Романович. Так и так, говорю, блистал 15 лет назад. У вас, говорю, наверное, одна молодёжь? Романыч согласился. Я говорю, что в моё время нам стариков жутко не хватало для распределения ролей. Может, и у вас дефицит? Романыч опять согласился. Пригласил прийти на спектакль, а потом поговорить. А спектакль в тот вечер был «Женитьба». И я его посмотрел. До этого я с молоком матери впитывал впечатления от системы Станиславского, прозрачная стена и так далее. А тут световые точки, никаких декораций. Я был просто убит игрой актёров и режиссурой. Я понял, что хоть на «кушать подано», но я сюда должен попасть во что бы то ни стало. Ну и собственно с годами мои впечатления не потускнели. Мы поговорили с Валерием Романовичем, он сказал, что они собираются ставить «Мольера». И сказал: «Мы вам позвоним». Я кинулся в театральную библиотеку, ту, что на Петровке. Заказал Булгакова, переписал всю свою роль. Прибегаю по вызову в театр, а он мне: «Жаворонка» будем ставить. А вам – Кошона. Я опять в библиотеку. А надо сказать, что «Жаворонок» очень внушительного объёма, Валерий Романович его потом сокращал. Я переписываю Кошона, учу. Прихожу в театр, Валерий Романович говорит: нет, не Кошона, Инквизитора. И к слову, на моей памяти «Жаворонок» был единственный спектакль, который репетировали месяца три. Не знаю почему, но предположу. Все эти наши заявления: «Гамлета» за 17 дней, за неделю – то, за неделю – это, всё это не более чем рекламный трёп. Романыч ставит свои спектакли годами, ну, или уж точно месяцами. Просто он с нами начинает работать, когда уже полностью выносит в голове очередной спектакль. Вот так он и обдумывал «Мольера», но почему-то отвлёкся на «Жаворонка». Вот и ставил Ануя три месяца. Вот так я и оказался Инквизитором на много лет, пока шёл спектакль».