Мой ВРБ

В сегодняшнем нашем разговоре Валерий Александрович развил ту тему, о который мы начали говорить семь лет назад, когда ВРБ был жив и полон энергии.

«Говорят, что в футбольной команде 50% – это вратарь. ВРБ – был 117-118% нашей команды. У Карела Чапека есть очерк о людях театральных профессий и о коллизиях между ними. Актёр видит в спектакле одно, режиссёр по свету – другое, режиссёр по звуку – третье, художник по костюмам – четвертое, и так далее. И все они вместе ненавидят режиссёра с его сумасшедшими идеями. Вот ВРБ – он совмещал в себе все профессии. Он был на все руки мастер.

ВРБ месяцами, годами работал над спектаклями. Потом всем сообщалось, что поставили за 10 дней, за две недели. Но на самом деле это был лишь заключительный этап. Актёры начинали озвучивать роли в спектакле, который он придумал у себя в голове. Разумеется, со всеми всё обсуждалось, учитывалось то, что придумали все вместе. Но вся эта совместная работа была воплощением того спектакля, который родился у него в голове.

Наших актёров можно условно было разделить на три категории.

1. Те, которые весь путь прошли с ВРБ. Не только творческий, но некоторые и жизненный. Они состоялись под влиянием ВРБ. Кто-то играл более талантливо, кто-то менее, но они всё делали «правильно». Правильно с точки зрения Романыча. Они по-другому просто не умели.

2. Те, которые пришли в театр из других театров. У них было театральное образование, они работали с другими режиссёрами. У них была собственная точка зрения на театральное дело. ВРБ иногда пользовался их советами, иногда нет. Но у этих актёров была игровая дисциплина. Выходя на сцену, они делали то, что сказал им делать режиссёр.

3. Профессиональные любители (к ним Валерий Александрович причислил себя). Они много читали, много видели, много знали. Были в курсе театральной жизни Москвы и не только. У них всё в голове было перепутано. И эту кашу они считали эрудицией и пытались вложить её в свои роли.

Вот чтобы заставить всех этих таких разных людей выполнить свой единый замысел, режиссёр Валерий Белякович вкладывал столько энергии и сил, что он был просто не в состоянии продлевать этот период больше двух недель.

Институт старших по спектаклю он ввёл для того, чтобы изнутри спектакля кто-то поддерживал его изначальный замысел, его конструкцию. В старшие по спектаклю ВРБ выбирал вовсе не обязательно самого талантливого или самого умного, и уж совсем не обязательно ведущего актера, он назначал старшим того, кто мог выполнить эту задачу».

Я уже давно ни о чём сама не спрашивала. Я просто слушала. А Саныч говорил, будто и не со мной уже, просто думал: «Ему всегда всё удавалось. Его никто не травил. Он ставил всё, что хотел. Он двигал те стены, которые хотел. Ему везло во всём. У него всегда всё получалось…. Преступно рано ушёл. Невозможно рано… Этот театр не может быть имени Беляковича, потому это Театр Беляковича. Он и сейчас такой. И всегда будет».

* * *

ВРБ:

«Режиссура это ведь не профессия, это образ жизни – Равенских прав, и вся жизнь во всем своём многообразии, вся – объект твоих режиссёрских размышлений, источник идей… И процесс этот безостановочный – как в атомном реакторе… Остановился – и «дней связующая нить» порвалась».

(«Вперёд…», стр. 100).

Б.В. ХВОСТОВ

Я еду в Институт Современного Искусства (ИСИ). У меня встреча с Борисом Вячеславовичем Хвостовым. Он там преподаёт актёрское мастерство. По телефону он мне объяснил, что институт находится рядом с ДК Горбунова. Вышла из метро, иду, понимаю, что плохо ориентируюсь. Больше 20 лет тут не была. Подхожу к девушке у светофора, машу рукой в предположительно правильном направлении, спрашиваю, там ли ДК Горбунова. Девушка отвечает, что она не местная. Иду дальше, вижу ДК, прохожу мимо главного входа, глазею на афишу ДДТ, ещё шагов десять – дёргаю ручку входной двери в институт. Меня догоняет девушка с перехода, она смеётся и бросает на ходу: «Вы бы сразу сказали, что ИСИ ищите».

Мы закрылись с Борисом Вячеславовичем в аудитории, проговорили два с половиной часа. Уже в машине, когда он вёз меня домой, я ему рассказала про ту девушку, которая не знала о ДК Горбунова. А Борис Вячеславович сказал, не глядя на меня и как-то скороговоркой: «Слушай, ты напиши о нём хорошую книжку, напиши живую».

О чём мы говорили первый час, я расскажу. А вот о чём мы говорили второй час, я не расскажу. Речь шла о чиновниках при культуре. Много чести им, в книжках о них писать. Только пару слов. Мне разные люди уже рассказывали о взаимоотношениях ВРБ с чиновниками, заведующими культурой в нашей стране. Ему везло в 70-е, и в 80-е, и в 90-е, и в нулевые находились люди на государственных должностях, которые его любили, его ценили, ему помогали. Театр Станиславского ему предложили такие же, очарованные его талантом люди. А потом пришли другие чиновники. Эти выдавили его из театра Станиславского, не посмотрев ни одного из его спектаклей, не имея ни малейшего представления о его творчестве. То есть натурально, никто из Департамента культуры ни разу не пришёл посмотреть ни одного из спектаклей ВРБ в театре Станиславского. Можно долго критиковать этих людей, для меня важнее другое. ВРБ мог обаять кого угодно, а тут не смог. Звёзды всегда сходились, ему удавались невероятные вещи. А тут не сошлись. Его время кончилось. Настало время других лидеров, значительно более жёстких и безжалостных, в том числе и к театру как таковому.

Борис Вячеславович 25 лет работал директором в театре на Юго-Западе. С ВРБ познакомился в ГИТИСе, куда Хвостов поступил на режиссуру после факультета психологии МГУ.

Я: «Расскажите мне про Валерия Романовича».

Б.В: «Как я тебе расскажу всю свою жизнь?!»

Они были знакомы четыре десятка лет. Б.В. делит их совместную историю на три периода. Совместное студенчество в ГИТИСе – первый период. После института Хвостов работал на в театре на Таганке с режиссёром Эфросом. Эфрос умер, Хвостов попросился на Юго-Запад. Просился завпостом, Романыч сказал: «Будешь директором, мне директор нужен». Это был второй период. Третий начался с переходом в театр Станиславского. Валерий Романович работал в Стасике уже год, потом позвал его к себе. Хвостов спросил, есть ли у него выбор. Романыч сказал, что нет. Сказал, что ему нужен человек, который точно его не подставит и не ограбит.

1) ГИТИС

«Студенческие годы мы провели в стенах театра на Юго-Западе, а до этого в той библиотеке, с которой начался театр. Это было прелестное время. Для нас обоих это было второе студенчество (Романыч уже закончил филфак, а я психфак). Как вернувшаяся молодость. У Наташи Сивилькаевой тоже уже было за плечами актёрское образование.

Как сейчас помню. Мы на втором этаже ГИТИСа, там проходили приёмные экзамены. Окно рядом с библиотекой. Огромные гитисовские окна. И мы на подоконнике сидим. Кто-то стоит. Смотрим друг на друга.

Курсы набирали Борис Иванович Равенских и Мария Осиповна Кнебель. Меня взяли, потому что у меня был диплом психолога. Я вообще хотел быть актёром, но друг сказал, что на режиссуру у меня поступить больше шансов. Сказал, что будучи режиссёром я и поиграть смогу. Сам я о режиссуре не мечтал, ничего в этом не понимал.

Так вот оказался я на прослушиваниях у того окна. Никого не знаю. Смотрю, рядом парень стоит. Крепкий такой парень. Смотрит на нас (там ещё какая-то группа товарищей была, в том числе Сивилькаева), спрашивает: «Поступаем к Равенских?». А потом достаёт папочку. В папочке его картинки. Я: «Что это такое?» А парень: «Я спектакль «Соловей» в ТЮМе делал». И тут тишина наступила. Стало понятно, кто здесь кто, кто тут режиссёр. Никто ни о каких режиссёрских картинках в жизни своей не думал, и не понимал, зачем это надо.