Страница 27 из 31
«Европа», – подумал про себя Тихон.
Начались уроки. Сразу после первого в кабинет инспектора пожаловали учителя. Все в вицмундирах, пуговицы начищены, воротники застегнуты, в глазах доброжелательность.
Представлялись один за другим.
– Надворный советник, преподаватель словесности и истории литературы, староста домовой семинарской церкви Ефрем Ливотов.
– Надворный советник Василий Щеглов. Преподаватель Священного Писания и еврейского языка.
– Коллежский асессор, преподаватель основного, догматического и нравственного богословия Михаил Савваитский, веду также французский язык.
– Коллежский асессор, преподаватель общей истории Русской церкви и библейской истории Григорий Ольховский. Преподаю также церковное пение, регентую.
– Михаил Булгаков. Веду гомилетику, литургику, практическое руководство для пастырей.
– Михаил Ступов. Преподаю обличительное богословие, историю и обличение русского раскола.
– Преподаватель истории всеобщей и русской Гавриил Хрусцевич.
– Коллежский асессор Евстафий Черняковский. Логика, психология, начальные основания философии и ее краткая история.
– Никанор Литвиновский. Алгебра, геометрия, пасхалии и физика.
– Федор Кораллов – греческий язык.
– Владимир Шайдицкий – латинский язык.
– Алексей Крохин. Иконописание.
– Поручик Московского полка, преподаватель гимнастики Михаил Юревич.
– Писец Тимофей Максимович.
– Ну а меня вы, отец Тихон, уже знаете, – выступил вперед отец эконом. – Для порядку: диакон Симеон Сушинский. А еще у нас в семинарии есть врач Евгений Базилевич-Килжаковский, но он в отъезде.
Тихон поклонился преподавателям:
– Рад, господа, служить вместе с вами. Не знаю, может, и ошибаюсь, но я уловил в лицах воспитанников непривычную для российских семинарий благодарность судьбе за свое звание учащихся духовного заведения.
– Среди наших воспитанников детей духовенства менее десяти процентов, – сказал словесник Ливотов.
– Ах вот оно что!
Искреннее восклицание инспектора растопило ледок отчужденности. Кто-то тотчас сделал вывод: добродушный простак, новшеств ожидать не приходится, но как бы воспитанников не распустил.
У добродушного простака и впрямь глаза смотрели ласково, удивляя синевой. А то, что эти глаза всякую нечистоту видят даже под утонченной личиной, поняли далеко не сразу.
Своей инспекторской властью Тихон впервые воспользовался недели через две по вступлении в должность. Приметил в вестибюле, в темном уголке, сиротливо стоящего пожилого человека в полысевшей от ветхости собачьей дохе, с шапкой в покорных опущенных руках. Подошел:
– Вы кого-то ожидаете?
– Не извольте беспокоиться… – ответил человек с поклоном. – У меня сын на втором курсе. За ним пошли.
Через час Тихон увидел отца семинариста на том же месте. Снова подошел.
– Не извольте беспокоиться! Сын занят, но я подожду… Ничего, ничего!
– Разрешите узнать фамилию воспитанника?
– Вжибылович.
Тихон подозвал к себе проходившего мимо семинариста:
– Прошу вас позвать ко мне в кабинет воспитанника Вжибыловича.
Всего через полминуты, поднявшись на второй этаж, увидел семинариста перед дверьми инспекторской. Лицо удивительно белое, спина прямая, глаза голубые, чистые.
– Вы меня вызывали, отец инспектор?
– Вызывал… Разве вам не известно, что отец ожидает вас?
Глаза семинариста забегали.
– Идите к своему батюшке.
Ушел и почти тотчас появился в коридоре.
– Вжибылович! – окликнул отец инспектор семинариста: встал как лист перед травой. – Догоните батюшку, выслушайте, проводите до вокзала или куда ему надо… Ваша оценка за поведение в семестре – единица.
– Отец инспектор, я дисциплину не нарушаю.
– Непочтение к родителям – худшая из провинностей. Повторяю, догоните вашего отца и нижайше, нижайше умоляйте простить ваш грех.
С этой поры отец инспектор стал слышать у себя за спиной настороженную тишину. Семинаристы не только не шушукались, но и глазами не провожали – воспитанный народ. Замечания выслушивали вежливо, даже подобострастно, но инспекторские простоту и улыбки принимали за иезуитское коварство. Даже отсутствие взысканий вызывало страх. И вдруг – происшествие.
Старшекурсники решились отметить сразу два дня рождения. Обоим именинникам исполнилось по семнадцать лет.
Тихон был у себя в кабинете, знакомился с делами воспитанников. Картина получалась преудивительная. Из ста пятнадцати семинаристов – ни единого из семьи священника. Только двое – сыновья диаконов, один – регента, семеро – псаломщиков. Остальные – дети чиновников, зажиточных крестьян, сельских учителей.
В дверь постучали, вошел полный розовощекий семинарист пятого курса, представился:
– Владимир Вавресюк. Господин инспектор, разрешите доложить: воспитанники Трач и Дымша празднуют с вином – купили две бутылки кагора – свои дни рождения. Они все теперь во втором дортуаре шестого курса.
– Идите во второй дортуар шестого курса, – сказал Тихон, собирая со стола бумаги, – и так же прямо, как мне, сообщите собравшимся там, что инспектор по вашему докладу прибудет на место происшествия… весьма скоро.
Ровно через десять минут в дверь, где ни живы ни мертвы сидели нарушители дисциплины, раздался стук. Вошел инспектор. В руках две книги: томик Державина и томик Надсона.
– Позвольте поздравить именинников.
Дымша и Трач поднялись, оба бледные, головы опущены.
– Кто из вас более склонен к классике?
– Видимо, я. – Дымша поклонился.
– Примите Державина, а Надсона – вам. И разрешите побыть с вами несколько минут.
– Пожалуйста, отец инспектор! – Подали стул, поставили к пустому столу, вино и еду успели спрятать, но в глазах испуг.
– Я слышал, будто русский язык у местного общества почитается за язык хлопов. Говорить кому бы то ни было, что это не так, что русский язык высоко ценили Ломоносов, Мериме, Бисмарк, Пушкин, Гоголь, – смысла не имеет… Но пусть о языке великороссов, о его богатстве, о его музыке, о возможностях проникать в бездны мысли или же быть легким, безыскусным, а то и ужасно грубым – пусть обо всем этом расскажут поэты… Давайте устроим литературный праздник. Ну, скажем: русская поэзия от Державина до Надсона. На праздник пригласим гимназистов, всех любителей словесности…
Семинаристы ожидали обыска, мучительного расследования, кар… Ошеломление на лицах было откровенное, беспомощное. Первым спохватился Трач:
– У нас в городе есть железнодорожное училище. Можно также пригласить… учительскую семинарию.
– А Мариинское училище? – очнулся Дымша.
– Но оно женское!
– Мы пригласим не только гимназистов, но и гимназисток, – сказал Тихон. – Во-первых, семинаристам приходится думать об избранницах, а во-вторых, среди девушек любительниц поэзии много больше, чем среди юношей.
– Как же так! – сказал златокудрый красавец рокочущим баском. – Как же так! Поэты – все больше мужского полу, а потребители поэзии – полу женского?
– Вы Владимир Абрютин?
– Абрютин.
– Вот об этом обо всем и поговорим на нашем вечере, – улыбнулся отец инспектор, и впервые на его открытую улыбку ответили улыбками, робкими, настороженными. – Для начала, видимо, надо провести конкурс у себя. Чтецы должны быть очень хорошие. Обсудите, господа, мое предложение.
Поднялся, пошел, но в дверях остановился, потянул ноздрями воздух:
– День постный, пятница, а пахнет колбасой.
Снова притихли, снова испуг в глазах. За всех сказал Трач:
– Белому духовенству позволено потребление мяса, а в нашей западной епархии так даже монашеству.
– Верно, но не в постные же дни! Семинаристы хоть и не монахи, но люди православные. Не забудьте покаяться на исповеди.
И дверь за отцом инспектором затворилась.
Пушкинский праздник
В назначенный час в семинарию съезжались, как на бал у предводителя дворянства. Последними, почитая себя первыми дамами Холмщины, пожаловали супруги двух командиров полков, стоявших в городе, Бутырского и Московского его величества. Однако более полковничих припоздали самые главные гости.