Страница 12 из 18
Hetaera esmeralda – большая тропическая бабочка (буквально – изумрудно-зеленая блудница). Адриан видит в детстве ее изображение: «На картинке изображены стеклокрылые бабочки; их крылышки, вовсе лишенные чешуек, кажутся нежно-стеклянными, чуть подернутыми сетью темных прожилок. Такая бабочка, в прозрачной своей наготе вьющаяся под сумеречными кронами дерев, зовется Hetaera esmeralda. Ha крылышках у нее только один красочный блик – лилово-розовый, и этот блик, единственно видимое на невидимом созданьице, в полете делает ее похожей на подхваченный ветром лепесток».
Означает же этот звуковой шифр h e a e e s: Hetaera esmeralda».
«Забегая вперед, я уже упоминал, что мелодикой и гармонией в “Фаустусе” нередко также управляет впервые мною обнаруженный буквенный символ, то есть пресловутое heaees, Hetaera esmeralda, возникающее едва ли не повсюду, где речь идет о договоре, скрепленном кровью».
В конце романа Адриан Леверкюн, потерявший рассудок (на почве своей болезни), в бреду публично говорит истину (и его, конечно, не понимают):
«И то была всего-навсего бабочка, пестрый мотылек, Hetaera esmeralda, она мне это причинила своим прикосновением, ведьма, русалочка, и я последовал за ней в тенистый сумрак, любый ее прозрачной наготе, и там, хоть она и предостерегла, изловил ту, что была, как лепесток, несомый ветром, изловил и ласкал. Ибо то, что мне причинила, она причинила и передала в любви, – отныне я был посвящен, скреплен был договор».
Имя «Эсмеральда» мелькает в романах Набокова «Ада, или Эротиада», «Смотри на арлекинов!». В незаконченном романе Набокова «Лаура и ее оригинал» упоминается «знаменитая Зеленая Часовня св. Эсмеральды». Набоков мог, полушутя, «освятить» какой-либо из элементов своей оригинальной религии. Вот еще тому пример: Сен-Дамье в романе «Подлинная жизнь Себастьяна Найта», где damier (по-французски) – шахматная доска[5]. «Святая шахматная доска». («Шахмат», кстати сказать, переводится с персидского как «король умер».)
«Стихи, написанные в Орегоне» Набокова посвящены Эсмеральде. Вот первая строфа:
Это Эсмеральда Гюго, которая, умерев, не умерла, но волшебно (кстати, упоминается и созвучный ей Мерлин) пронизывает все, что окружает лирического героя, причем двуязычный (говорящий на языке французской и немецкой поэзии) лес, в котором он находится, соотнесен с морем:
Еще одно явление Эсмеральды у Набокова – совершенно прозрачное, просвечивающее, под стать соответствующей бабочке. В романе «Смотри на арлекинов!» промелькивает образ, кажущийся незначительным, но которому придают значительность сопровождающие его арлекины:
«…это, кажется, иранские циркачи, гастролирующие в Европе. Мужчины казались арлекинами в штатском, женщины – райскими птицами, дети – золотыми медальонами, и была среди них темноволосая, бледная красавица в черном болеро и желтых шальварах…»
Темноволосая красавица в черном болеро, очевидно, пришла к Набокову из «Доктора Фаустуса»:
«Рядом со мной становится шатеночка в испанском болеро, большеротая, курносая, с миндалевидными глазами, Эсмеральда, и гладит меня по щеке».
В романе «Смотри на арлекинов!» Набоков создает образ автора-двойника, который пишет произведения, являющиеся перевернутыми отражениями произведений самого Набокова. Так, роман Набокова «Машенька» превращается в роман «Тамара»:
«Вглядываясь, совершенно голый, исполосованный опаловыми лучами, в другое, куда более глубокое зеркало, я видел череду моих русских книг и испытывал от увиденного удовлетворение, даже трепет: “Тамара”, мой первый роман (1925), – девушка на заре посреди мглистого сада…»
«Он завел меня в дальний угол и торжественно повел фонарем по прорехам на полке с моими книгами.
– Видите, – воскликнул он, – сколько томов отсутствует. Вся “Княжна Мери”, то есть “Машенька” – а, дьявол! – “Тамара”. До чего я люблю “Тамару” – вашу “Тамару”, конечно, – не Лермонтова или Рубинштейна! Простите меня. Как не запутаться среди стольких шедевров, черт их совсем подери!»
В автобиографической книге Набокова «Другие берега» героиня как бы сгустилась, «соткалась» из окружающего героя мира – словно (воспользуемся сравнением Флоренского) «подлежащее», неизбежно присущее определенному «аналитическому суждению»:
«Я впервые увидел Тамару – выбираю ей псевдоним, окрашенный в цветочные тона ее настоящего имени, – когда ей было пятнадцать лет, а мне шестнадцать. <…>.
В начале того лета, и в течение всего предыдущего, имя “Тамара” появлялось (с той напускной наивностью, которая так свойственна повадке судьбы, приступающей к важному делу) в разных местах нашего имения. Я находил его написанным химическим карандашом на беленой калитке или начерченным палочкой на красноватом песке аллеи, или недовырезанным на спинке скамьи, точно сама природа, минуя нашего старого сторожа, вечно воевавшего с вторжением дачников в парк, таинственными знаками предваряла меня о приближении Тамары. В тот июльский день, когда я наконец увидел ее, стоящей совершенно неподвижно (двигались только зрачки) в изумрудном свете березовой рощи, она как бы зародилась среди пятен этих акварельных деревьев с беззвучной внезапностью и совершенством мифологического воплощения».
Тамара является «в изумрудном свете» – вновь перед нами Эсмеральда.
В романе Набокова «Приглашение на казнь» мы встречаем МАРфиньку (пошлую – и от того еще более жуткую – богиню смерти[9]), причем в «ТаМАРиных Садах» (перекликающихся с волшебными – “bewitched and blest” – садами АРМиды из «Освобожденного Иерусалима» Торквато Тассо):
«Вдруг с резким движением души Цинциннат понял, что находится в самой гуще Тамариных Садов, столь памятных ему и казавшихся столь недостижимыми; мгновенно приложив одно к одному, он понял, что не раз с Марфинькой тут проходил…»
Франсуа Бушэ. Ринальдо и Армида. 1734 год. «На блеск ее божественной красы / Бросается воитель безрассудный / Крылатому созданию подобно, / Что обретает смерть в лучах желанных[10]»
В романе Набокова «Подлинная жизнь Себастьяна Найта» герой-рассказчик отправляется к своему умирающему сводному брату (и двойнику: «Стало быть – я Себастьян Найт. Я ощущаю себя исполнителем его роли на освещенной сцене…»). До этого Себастьян приснился брату, сказав что-то очень важное – какое-то «небывалое откровение», которое после пробуждения ускользнуло:
«Я шевельнулся, и тогда его голос долетел до меня последним, настойчивым зовом, и фраза, в которой не было никакого смысла, когда я вынес ее из сна, там, в сновидении, зазвенела, пронизанная таким совершенным значением, столь уверенным намерением разрешить для меня чудовищную загадку, что я все же кинулся бы к Себастьяну, когда бы уже не выбрался наполовину из сна».
5
Имя двойника-антипода рассказчика Knight означает как «рыцарь», так и «шахматный конь». И еще оно звучит точно так же, как слово «ночь» – “night”.
6
Эсмеральда! Теперь мы делаем передышку
Здесь, в заколдованных и благословенных
Горных лесах Запада.
7
И я покоюсь там, где я пробудился
В морской тени – тени цвета морской волны (франц.) —
сказочного дуба;
8
Там, где лес все темнеет и темнеет,
Где мерцают Призрачные Орхидеи —
Эсмеральда, всегда, всегда (нем.).
9
Там еще появляется «бархатный паук, похожий чем-то на Марфиньку».
10
Перевод (безрифменный) В. С. Лихачева.