Голос Жизни

Хуже уже быть точно не могло.

– Видно она помешалась, после того как ударилась, – сочувствующе произнес врач, глядя на меня с тенью сожаления на лице, будто на душевнобольную. – Жалко. Такая красивая девочка.

– Точно что, – поддакнул Бугай, на всякий случай оставшийся рядом вместе с подручными.

Вертолет иногда с грохотом потряхивало на воздушных ямах, за бортом слышался пусть гулкий, но убаюкивающий свист несущих лопастей, пилот с кем-то о чем-то переговаривался по рации: сквозь шум до меня доносились обрывки речи: «223…. Госпиталь Соулса…. Транспортируем пострадавшую…. Местная». Что он нес? Какая местная? Я в Соулсе никогда и не жила.

И летать ненавидела, кстати. Очень ненавидела. Боялась. А теперь…. Теперь шум вертолета, легкая тряска, тихое мурлыкание голосов диспетчеров в наушниках пилотов убаюкивали меня, словно колыбельная. И носилки вдруг стали такими удобными и мягкими, будто бы я лежала в пушистой перине. Тяжелеющие веки наползали на глаза, сон и усталость брали свое, и я, не выдержав, отключилась.

Мне снилось, что я пела на огромной сцене перед десятками тысяч зрителей, и была одета в роскошное серебристое платье от «Versace» с разрезом до бедра, и, будто бы реально отлитое из серебра, оно ловило яркие отблески прожекторов. Я расхаживала по сцене на высоких каблуках драгоценных босоножек «Princess Constellation», блестевших на моих стопах блеском самых настоящих бриллиантов, и ритмично пританцовывала в такт обалденному пению и цепляющей музыке. Стоил мой прикид таких баснословных денег, что можно было спокойно купить небольшой особняк: у меня от таких мыслей чуть крыша не поехала. Что-то похожее носила знаменитая певица Бейонсе во время своих головокружительных выступлений, которые я обожала.

Я не была поклонницей дорогих тряпок, на самом деле, и никогда не поклонялась одежде, как избалованные богатые дети, но черт, для такого вечера я бы не постеснялась нарядиться, как следует. Я прекрасно пела, звонкими и пронизывающими фразами заставляя слушателей в зале восхищаться, оглушительно кричать от восторга, подпевать мне. На мне сошлись лучи прожекторов, я была в центре внимания, была звездой, на меня глядели с благоговением. Красота моего голоса даже меня саму поражала: по спине бежали целые стаи мурашек, а на сильных моментах припева, звучавших так же восхитительно, как и тенорные крики Фредди Меркьюри, мне даже хотелось плакать. Настолько эмоционально и роскошно я звучала.

Фонтаном взорвется

Бросит пылью со звезд

Любовью коснется

Нас обоих всерьез

Когда я закончила, то взбудораженная концертом толпа с визгом стала аплодировать мне: на сцену полетели цветы, воздух заполнили восторженные крики, вспыхивали вспышки фотоаппаратов, а я растянула губы в довольной улыбке и исполняла изящные реверансы, выражая благодарность восхищенным зрителям. Радость опьянила рассудок, я была так счастлива, что доставила огромное удовольствие такому количеству слушателей, что (да, это выглядело забавно) вырубилась прямо на сцене, рухнув на нее бревном. Любопытное пробуждение. Песня еще крутилась в голове, звуча на фоне мерного писка моего пульса. В ноздри врезался острый медицинский запах, кругом была стерильная белая чистота, и я расстроилась, что меня согнали со сцены.

Трудно было расстаться с мечтой и возвращаться в суровую реальность.

Никогда не слышала эту песню, и видимо, она родилась в моей голове. Звучала очень мелодично, попсово, и мне даже на удивление понравилось. Жалко было просыпаться. В палате, в дешевом больничном халате из убогой ткани, которая казалась мне ужасной после удобного платья во сне. Впрочем, какая разница? На сцене мне все равно не выступать, с моим-то голосом. Для любопытства, я попробовала тихо пропеть, повторяя песню из сна, и когда я с легкостью взяла задуманную ноту, услышав ее звук в голове, когда зазвучала тихо и прекрасно, закончив фразу идеальным, будто бы отточенным многолетней вокальной практикой вибрато, у меня чуть глаза на лоб не полезли. «Какого, мать его, хрена?» – ошарашено выругалась я про себя.

Откуда появился голос? Откуда появился слух? Причем, я даже знала, какую ноту взяла! Поразительно, ведь я даже никогда не ходила на сольфеджио! Я не знала, что мне делать: радоваться или паниковать? Этот день преподнес мне множество сюрпризов: я увидела мать, увидела, как в клочья разнесло любимый город, и получила то, чего у меня отродясь не было: красивый голос и навыки, позволяющие им пользоваться. Я четко держала опору, идеально контролировала артикуляцию и работу гортани, чему обычные люди учатся годами, а я…. Вырубилась простой девушкой, очнувшись опытной певицей.

Что за чертовщина? Может, мне опять снился сон?

Огляделась: нет. Все было реальнее реального. И теперь мне предстояло разобраться в том, что же все-таки со мной произошло. Может, я прыгнула во времени? Или…. Или произошло что-то еще, о чем я даже не догадывалась?

День выдался напряженный.

Наспех перекусила больничной стряпней, пережила несколько бодрящих и восстанавливающих больничных процедур, и даже побывала у настоящего психиатра. Эдакий суровый мужичок с задумчивым видом, седоволосый и в очках с узкой оправой, стукавший по клавишам клавиатуры за рабочим столом, и безотрывно глядевший монитор, свет отражался в очках. Я сидела и молчала как рыба. Только сейчас до меня дошло, как сильно я подставилась в вертолете, а главное – что мне могло за это светить.

– Ну, рассказывай, – пробасил психиатр, и взглянул на меня: симпатичный, я бы даже сказала, горячий. Для своих лет он выглядел прекрасно, был отлично сложен, челюсть волевая, а черты острые, как у бывшего военного. – Что беспокоит?

– Меня? – я изумленно вскинула брови, будто бы у меня пытались выведать симптомы, о которых я ничего не знала. В общем, включила дурочку. – Да, ну, что вы? – я невинно улыбнулась. – Ничего. Совсем ничего. Я совершенно здорова, и даже не понимаю, зачем меня сюда затащили.

– Дозу успокоительного тебе тоже просто так поставили, да? Чтобы спалось лучше? Не рассказывай сказки. Я обо всем прекрасно осведомлен, и знаю, что ты говорила медику. За такие вещи, между прочим, сразу можно отправлять на обследование в психиатрию, что я и собираюсь сделать….

– Не надо психушку, – я чуть не подскочила на месте, расширив от удивления глаза и взволнованно взглянув на психиатра. Попадать в плен сейчас было отнюдь не в моих интересах. – Я….

– Допустим, я могу сказать, что ты здорова. А что мне за это будет? – врач вызывающе взглянул на мои губы, а я в ответ только и смогла, что улыбнуться.

Вот чего захотел, чертяка старый? Женского внимания не хватало? Впрочем, я и сама была не против: он казался мне симпатичным. Потому я перегнулась через стол и поймала его губы своими губами. Целоваться пришлось чувственно: я положила ладони на его щетинистые щеки, а затем почувствовала его язык у себя во рту. И тут мне стало больно в сердце. Физически. Стало неприятно. Я поморщилась, но надеялась, что он этого не заметит.

Опять. Так было каждый, когда я целовала парня или вообще позволяла к себе прикасаться.

Где-то я слышала про такую болезнь, что когда трогаешь не того, кого любишь – тебе больно.

Не знала я, что именно это была за болезнь, но я ею определенно болела. Чем дольше продолжался поцелуй, тем больнее и неприятнее мне становилось. Его ладони скользнули по моим лопаткам, он опустил руки к пояснице, и полез под халат, коснувшись холодными пальцами кожи на вершине ягодиц. Я прерывисто выдохнула, но не от возбуждения, а от страха и раздражения. Я вдруг отстранилась от него, посмотрела в эти жадные, голодные, полные похоти и животного желания глаза, медленно покачала головой. Психиатр нарумянился от возбуждения, я даже отсюда слышала, как его сердцу стало тесно в ребрах, как оно громко колотилось.

– Я девственница…. – тихо проговорила я, с тревогой глядя ему в глаза.