Голос Жизни

– И что? Все бывает в первый раз, – сказал врач, попытавшись взять меня за руку, чтобы притянуть к себе, но я одернула ее. – Эй, почему ты сопротивляешься? Ты же не хочешь в психушку? Это плата. Хочешь свободы – отдайся мне. Мы же так хорошо целовались….

– А теперь смотри, – тон мой с застенчивого и робкого резко сменился на уверенный. Настолько резко, что психиатр даже застыл на секунду, будто бы на него неожиданно навели пистолет. Я достала из кармана телефон с работающим диктофоном. – Видишь это? Тут есть доказательства сексуального домогательства. Включая твои последние фразы. Хочешь заехать? Не очень, смотрю. Вон как глаза потухли. В общем, сделка честная – я тебя поцеловала, а ты говоришь, что я здорова.

И некуда ему было деваться, он молча вернулся к компьютеру и застучал по клавишам. Я видела тихую, скрываемую растерянность в его лице. Он нахмурился, а я улыбнулась, ощущая свое превосходство. Это почти как наступить насильнику на горло.

Я чувствовала себя хищницей, глядя на него злобным и унижающим взглядом. Настолько мне было приятно проучить этого низкого и гадкого человека, что во мне будто разгорелось пламя радости: была все же справедливость в мире.

Но вдруг он внезапно улыбнулся, как бы одерживая победу в игре, которую вот-вот должен был проиграть. Я напряглась, в груди неприятно защемило волнением, и мне очень не понравился его плутовской взгляд, направленный на меня. Было на его стороне какое-то преимущество, и, в итоге, это оказалось действительно так.

Он попытался отправить меня в психушку, но мы с отцом решили обжаловать это решение в суде с ответным иском за домогательства. Но ни запись на диктофоне, ни то, что я, по сути, была права, не стали фундаментом для справедливого решения (мир справедлив, ага). Моя жизнь в Соулсе могла рухнуть, да и, по сути, рухнула. Даже не представляю, что со мной бы было, если бы судья оказался недостаточно продажным.

Джеку, моему отцу, удалось подкупить его, правда, вылетело это ему ровно в половину накопленных сбережений, что очень немало. Пусть в суде мы и выиграли, от занятий меня отстранили все равно. Грязные слухи и знакомства психиатра в школе сделали свое дело, а я не знала, куда мне было деваться.

Мы сидели в приличного вида, без излишеств и скромностей, кухне, за приятным столиком в теплом свете лампочки. Передо мной, в тарелке, благоухал хорошо прожаренный сочный стейк, с картошкой в качестве гарнира, присыпанной освежающей зеленью. Аппетита не было совершенно никакого, что вынуждало меня просто сидеть с отстраненным видом и тупо ковырять мясо вилкой, подперев подбородок левой ладонью.

– Почему не ешь? – спросил отец, с аппетитом отправляя очередной кусок мяса в рот. – Прекрасное мясо же. Я старался.

– Прости, пап, – с неохотой ответила я, даже боясь ему в глаза посмотреть. Отец из-за меня потратил кучу денег, и теперь, наверняка, собирался спросить с меня. Мне с трудом удавалось верить даже в бескорыстность собственного отца. – Аппетита нет совсем.

– Ты переживаешь из-за денег? – Джек сразу догадался, о чем я думаю, у меня взгляд дрогнул. Черт, как же мне не хотелось разговаривать на эту тему. – Ну, так не волнуйся…. Я ни в чем тебя не виню. Все мы совершаем глупости….

Я стиснула вилку в кулаке и застыла в легком приступе злобы. Слова его показались мне натянутыми, неискренними, пусть это не так. Но в тот момент мне ничего не удавалось разглядеть, кроме тяжелых мыслей о том, что я перед всеми виновата и всем должна. Хотя ведь, во всех отношениях, я была права. Мне не приснился сон, мне не привиделась галлюцинация, но почему-то так думала только я.

– Глупости? – я подняла на отца хмурый взгляд, в котором вспыхнуло пламя зарождающегося недовольства. – Какие глупости?

– Ты была в Ист-Сайде, и там встретила Элис, которая уничтожила город? Скарлет, ну это же, очевидно, неправда…. Звучит, как полнейшая чушь, – отец с легкостью выдерживал мой тяжелый взгляд, и, более того, в глазах его была стальная непреклонность. – Ты просто опять накидалась дешевым спиртным со своими подружками, и решила посетить Ист-Сайд, где они тебя и огрели по голове. Я говорил, что твои друзья тебя до добра не доведут. Общалась бы только с Хизер! Ты помешалась, и теперь мы вообще вынуждены отсюда переехать, потому что тут нам места больше нет! На нас все косо смотрят!

– Косо смотрят?! – не выдержав, я психанула, и швырнула вилку об стол. Вилка отскочила от столешницы, блеснула перед глазами в свете лампы, и звякнула где-то на полу. – Косо смотрят?! Я видела мать! Я чуть не умерла! Меня называют психопаткой! А ты думаешь о том, что на нас косо смотрят?! Что на тебя косо смотрят?! Да тебе ли не плевать на общественное мнение?!

– Я продаю дом и мы переезжаем, Скарлет, – спокойно ответил отец, безразлично проглотив очередной кусок мяса. Моя истерика не произвела на него никакого эффекта. – Тут жить больше нельзя.

– Но…. А как же Хизер? – у меня от волнения заколотилось сердце. – Как же учеба и…. Как же все мои друзья? Я не хочу переезжать!

– А это никого не волнует. Ты сама виновата в том, что случилось. А друзей твоих, за буй, и в музей. Да и какая учеба, если тебя исключили, а?

– Черт! Твою мать! – выругалась я, от души пнув ненавистный стул, так не вовремя подвернувшийся под ноги. Он со скрипом прокатился по кафелю на ножках. – Почему всем всегда плевать на мое мнение?! Нихрена я никуда не поеду!

Ага.

Через день я сидела у отца в машине в легкой весенней куртке черного цвета (Джек пока закидывал в багажник лом), на пассажирском месте, недовольно скрестила руки, разглядывая себя в боковом зеркале. «Вынудили, ироды». Из-под неформальной темной шапки по моим плечам струились темные волосы, а совсем рядом с глазом, резко выделяясь из основного потока, лежала длинная седая прядь. Лицо было усыпано красивой россыпью алых веснушек, а глаза сияли роскошным блеском чистого изумруда. Уши закрывали диски мощных наушников «Monster Beats», единственная дорогая вещь в моем инвентаре, которую я купила на накопленные собственными силами деньги. Раскатисто звучала басистая рэп-музыка, отрывая меня от реальности и погружая в мир сладких грез, который нравился мне точно больше, чем серая сумеречная муть за окном.

Мы неслись по вечерней трассе. Боковым зрением я видела, как отец держался за руль двумя руками и внимательно смотрел на дорогу. Прежде, чем на землю из свинцовых туч обрушился страшный ливень, мне удалось разглядеть знак «Сейвхарбор 34». Перед нами была непроглядная стена дождя, тяжелые капли со стуком падали на стекло, как небольшие камушки, свет дорожных фонарей растекался в окнах желтыми пятнами.

С неохотой отец сбавил скорость. Он был опытным водителем, медленная езда была для него мукой, и я даже удивилась этому поступку.

Я, очень вовремя и к всеобщему спокойствию, тихо напевала себе под нос песенку о каком-то страшном дорожно-транспортном происшествии, произошедшем где-то в 86 году. Не знала, нравилось ли это отцу, потому что он был очень суеверным человеком, но я не придавала этому никакого значения. Раз уж он ломал мне жизнь переездом и не верил мне, хотелось пощекотать его нервишки «очень уместной песней».

Сквозь раскаты музыки до ушей доносились звуки невнятной речи. Чувствовала на себе вопрошающий взгляд Джека, понимала, что ему вдруг захотелось поговорить, но игнорировала, делая вид, что не слышу. Тогда он просто стянул с меня наушники, и они повисли на шее.

– Ну что тебе надо, Джек? – возникла я, умышленно назвав его по имени: его это раздражало. – Я не хочу разговаривать. Я хочу слушать музыку.

– Петь песни об аварии, когда мы едем по трассе – очень остроумно.

– Оставь при себе этот суеверный бред, – я недовольно глядела в окно, нахмурившись, и испытывая желание выпрыгнуть из машины прямо на ходу. – Я не хочу об этом слышать.

– В мире существуешь не только ты, – назидательно проговорил отец.

– Начинается, – недовольно протянула я уставшим тоном, запрокинув голову и закатив глаза. Больше учебы, с самого детства, меня раздражали только нравоучительные беседы. Я попыталась натянуть наушники, но отец не давал мне этого сделать. – Хватит, а?